С того времени прошло полвека и Гиень постепенно привыкла быть французской провинцией, но никогда не забывала о своем прошлом…

* * *

В это утро Жанна пребывала в весьма кислом расположении духа.

Тому способствовал ряд причин: и неприятный сон, и растяпа камеристка, подавшая не то платье, и вчерашняя записочка с объяснением в стихах от этого плюгавого красавчика, матушкиного утешения на старости лет. У Рюделя скатал, сердцеед недоделанный! А самое интересное, матушка вообразила, что ей, Жанне, нужен ее сладострастный Тристан, провались он со всеми потрохами, и теперь только и слышно: ах, какая прекрасная партия сосед справа, ах, какая прекрасная партия сосед слева! Совсем голову потеряла! Лишь бы сбагрить дочь побыстрей, да подешевле!

Поэтому, сидя рядом с матерью в Большом зале и слушая (точнее, делая вид, что слушает) отчет управляющего, Жанна капризно надула губы и, постукивая камнем перстня о подлокотник, глядела прямо на плешь господина Шевро. Тот ежился под ледяным взглядом младшей графини и (небывалое дело!) старался не слишком завираться. Жанна же думала о своем.

«Замуж выходить, конечно, надо. Никто и не спорит. Но стоит довериться матушке – и быстро окажешься владелицей захудалого фьефа[2]по ту сторону Гаронны, где только и разговоров: «Ах, какой прекрасный виноград был в прошлом году, а в позапрошлом вот не уродился… А помните, как сеньор Реджинальд на охоте упал с коня?» Бр-р… Единственным событием за всю жизнь, кроме бесконечных родов, будет паломничество в Компостеллу к святому Иакову. Нет уж, увольте!

Настоящую жизнь, изысканное общество и галантные развлечения можно найти только при королевском дворе. Был бы жив отец…

Господи Боже! Ну почему так?! Все нормальные девицы с детства сосватаны и не тревожатся за свою судьбу. А э т о т придурок, за которого меня просватал покойный батюшка, полгода назад свернул себе шею. И ведь все давно было улажено: и приданое, и место молодоженам при после во Флоренции. Набралась бы итальянского шику, а потом назад, к королевскому двору… Неуклюжий болван положил конец всем мечтам и надеждам. Из окна, видите ли, выпал, урод!

Теперь все заново: поиски мужа, хлопоты о приданом, которое загадочно уменьшилось… А тут еще матушка на каждом шагу палки в колеса ставит. Бабушкино, мне завещанное колье прикарманила!»

Господин Шевро физически почувствовал, как нацеленный на его лысину взгляд из ледяного стал обжигающе-горячим. Он завертелся, как грешник на сковороде, но тут, на его счастье, доложили о приходе в замок селянина Рено с дочерью.

– Введите, – с облегчением приказал управляющий и пояснил мадам Изабелле:

– Это та девушка из деревни.

Дядюшка Рено и Жаккетта робко вошли. Весь зал наполнил забористый запах чеснока и пота. Отец и дочь с явным восхищением оглядывали пышное убранство стен, тканые шелком шпалеры и красочные щиты с яркими эмалями гербов.

– Дочь моя, позвольте представить Вам Вашу новую горничную. Жюльетта… Нет?… Ах да, Жаккетта Рено! – с высоты своего кресла-трона милостиво возвестила мадам Изабелла.

Жанна с ужасом увидела, как эта воняющая чесноком, упитанная коротышка, безмятежно тараща на нее синющие глаза, изобразила нижней частью туловища какое-то замысловатое движение, вероятно, изображающее придворный реверанс.

Ах, это уже чересчур!!!

И Жанна оскорбленно упала в обморок – в знаменитый обморок, который воспитанницы монастыря святой мученицы Урсулы месяцами тщательно отрабатывали по ночам. По преданиям, подобное лишение чувств безотказно действовало на недогадливых кавалеров и неуступчивых родителей.

Но мадам Изабелла четверть века назад воспитывалась в этом же монастыре…

Поэтому она холодным взглядом остановила метнувшихся, было, к ним служанок и, продолжая любезно и снисходительно улыбаться папаше Рено и Жаккете, прошипела сквозь зубы:

– Стыдитесь, дочь моя! Благородные дамы никогда не обнаруживают своих чувств перед простолюдинами. Это больше пристало сельским пастушкам!

После такой отповеди уязвленной Жанне пришлось очнуться и изобразить на перекошенном от ярости лице кисло-любезную улыбку.

А Жаккетта с восторгом рассматривала невиданно красочное великолепие вокруг, сидящих на возвышении выхоленных дам, разодетых в шелк и бархат. Когда одна из них, закатив глаза, обмякла в кресле, Жаккетта подумала:

«Ух ты! Тут красивше, чем в нашей церквушке! Вот так, наверное, выглядит рай, про который всё кюре[3]толкует. А люди-то какие забавные, ну и весело будет!»

И гордо сделала еще один реверанс…

Следующая неделя в роли горничной молодой графини для чуть более утонченного и впечатлительного создания показалась бы адом.

Жанна твердо решила извести непрезентабельную особу, навязанную ей матерью. В ход пошли все те хитрые, невинные с виду методы истязания, которые обычно дают прекрасные результаты.

Но на беду Жанны, в родительском доме Жаккетты несколько лет гостила старая, давно овдовевшая тетя из Бордо. Тетушка была о себе самого высокого мнения и отличалась на редкость мерзким характером. Она ежедневно третировала приставленную за ней ухаживать Жаккетту, проявляя при этом редкую изобретательность.

Поэтому сейчас Жаккетта даже не поняла, что ей объявили войну. Она машинально ловила роняемые флаконы, уклонялась от шпилек, вовремя убирала руки-ноги ¾ и все это с таким безмятежно-счастливым видом, что госпоже Жанне делалось дурно.

А потом положение вещей изменилось…

* * *

Как-то ранним утром у ворот замка возник странный, ярко раскрашенный фургон. Парусиновые полотнища бортов весело развевались и, казалось, что его принес, как каравеллу, свежий ветер с Атлантики.

Это были везде желанные гости – странствующие жонглеры[4]и акробаты. В здешние места такие люди забредали нечасто, предпочитая давать представления при более богатых дворах. И поэтому каждый приезд актеров был большим событием для всей округи. К тому же, как выяснилось из дикого рева толстого здоровяка, труппа долго колесила по долине Луары и, значит, могла сообщить самые свежие сплетни о жизни королевских особ.

Дорогих гостей самолично встретил управляющий. Отдав распоряжение, чтобы труппу накормили и устроили на отдых, он помчался докладывать графине.

Мадам Изабелла принимала поверенного господина Лебрэ – известного бордосского суконщика и торговца тканями. Поверенный прибыл с приятным известием, что в лавку пришел груз прекрасного генуэзского бархата.