Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чо сидишь?
— Дышу…
— Зачем все такое чёрное? — тыкает мне волшебной палочкой в грудную мышцу.
— Там картинки неприличные были. Пришлось забить.
— А что там было?
— Тут череп с сигаретой. А тут тетка голая.
— А вот тут была… — тыкает мне в скулу. — Сердечко. Где?
Теперь там шрам.
— Свёл лазером. Выжгли короче.
— Зачем?
— Разонравилась… — пожимаю плечами.
— А это что за дырка? — тыкает в печень.
— А это я такой как ты был. Меня одного дома оставили, а я с лестница упал и напоролся на кованный пик стальной от камина. Чуть не умер. Операцию делали…
— А мама где была?
— А мамы у меня не было. Бабушка была. Потом умерла…
— Так ты сиротка? — смотрит с сочувствием.
Фыркаю от смеха.
— Нет. Отец-то есть у меня.
— А хочешь булочку с грусникой?
— С грусникой?.. Очень хочу. Грусника — это моя любимая ягода.
— Правда?
— Угу…
— А тут мама напекла, они ещё горячие.
Вытаскивает из новогоднего пакета коробочку, обернутую полотенцем. Разворачивает, там фольга. Открывает…
Оу… Запах-то какой!
Сглатываю слюну.
В коробочке маленькие булочки-розочки. Утыканные потекшей брусникой и залитые сверху сгущенкой.
— Ешь… — повелевает мне Мила.
Ем… Вкусно!! Горячие.
— А ты чего здесь делаешь?
— А у нас утренник был… Папа потом к себе забрал. Мамы дома нет. А мне тоже дома одной нельзя… — присаживается рядом, машет ногами в валенках. — Я пакостная.
Сижу поедаю сочные крохотные булочки.
— Чего там напакостила? Рассказывай…
— Последний раз?
— Ну, давай, последний.
— Папе надо было ехать тогда на смотр.
— Парадный смотр?
— Ага…
— У нас под крышей голуби живут. Я хотела их приманить на балкон.
Поднимается с дивана и красиво вышагивает, изящно взмахивая палочкой.
— Взяла крупу, хлебушек… Насыпала. Голуби прилетели и забили весь балкон.
— Тоже мне пакость, подумаешь.
Малышкина останавливается напротив меня.
Наставляет на меня с свою волшебную палочку.
— А у папы на балконе китель висел для парада. И они его весь… о-бо-сра-ли! — удрученно и брутально выдает эта воздушная фея.
Пережеванная булка встаёт в горле. И лезет во все места, кроме положенного. Давлюсь булкой, смехом и кашлем. Из глаз брызгают слезы.
А-а-а-а!! Давясь, кашляя и хрюкая от хохота залетаю в мед кабинет. Под обескураженным взглядом коновала откашливаюсь, умываюсь и запиваю булки холодной водой из под крана.
— Ты чего ржёшь, Корниенко?! — распахивает он глаза. — Я же сказал — дышать глубоко!
— Извините, товарищ лейтенант… — не в силах перестать угорать кое-как выдавливаю из себя.
— Придурок! Иди, дыши!! Весь взвод тебя ждёт!
Задыхаясь, вываливаюсь в рекреацию. Встречаюсь взглядом с Малышкиным. Представляю его на параде в том самом нарядном кителе. Сжимаю челюсти, чтобы не ржать.
— Я не понял, Корниенко, — смотрит он на коробочку. — Ты что все мои булки слупил?!
— Так… юная барыня кормила, нам холопам сопротивляться не пристало…
— Мила!
— Мама сказала, сироток надо угощать!
— У этой «сиротки» рацион 4000 килокалорий в сутки!
— Кило….. А может они невкусные эти ваши кило… — фырчит Мила.
Вот, даже мелочь понимает!
— Так! В кабинет! — рыкает он на нее. — Корниенко — за мной.
Заводит меня к коновалу.
Складывает руки на груди. Пока тот крепит присоски, строго смотрит мне в глаза.
— Про меня чтобы думал, понял, ущербный?.. А не про то, что обычно.
— Да я и так практически про вас, — признаюсь я.
Прибор пикает. Я стараюсь не думать о Полине. Но работает наоборот.
А вот не будет она там ни с кем мне на зло… Это только я, ущербный, так могу. Ей это не надо. У нее всё будет красиво…
— Ну что там, лейтенант?
— Нарушение сердечного ритма…
— Вот ты, уродец, — рассерженно пинает капитан по кушетке. — На кухню, короче, дуй. В наряд. Никаких тебе маршей…
Даже здесь меня моя Малышечка хранит и спасает.
Глава 2 — Медаль
Что у нас сегодня на обед? Бросаю взгляд в меню.
Вау… Да это ж картошка с тушёнкой! И гречка… с тушёнкой. Неожиданно. Никогда не было и вот опять!
— Нож в зубы, Корниенко и рыдать, — рычит на меня «шеф».
Забираю ведёрко с луком. Ухожу подальше…
Бля… Руки теперь будут вонять, хоть мой, хоть не мой.
— Двигайся… — присаживаюсь рядом с салагой.
Повар ставит перед пацаном ведро с картошкой. Парочка картошин, вывалившись, укатывается в проход.
— Давай, поменяемся?
Картошку я умею чистить даже во сне. Дозировка — ведрами.
— Забирай… — равнодушно.
Смотрит в одну точку. Механически чистит лук как картошку, пытаясь пластом снять кожуру.
Рука соскальзывает, режется. Не замечая продолжает чистить. Пачкает кровью луковицу.
Не ну я все понимаю, сам такой. Но есть бульон с человеческой кровью я точно не хочу.
— Э, дружище… Завис?
Опускает взгляд. Разжимает пальцы. Лук и нож падают в ведро.
Сидит, тупит.
— Случилось у тебя чего? — поглядывая на него искоса
— Случилось…
— Что?
— Да что говорить? Случилось и случилось…
— Зря… Может, я — Золотой Рыб. Хоба и разрулю, — вяло пожимаю плечами.
Невесело усмехается.
— Давай уже — вещай.
— Девочка там у меня осталась…
— Ты не одинок в своем горе.
— Мы поссорились. А там кент вокруг нее один землю пашет — старше, на тачке и самое главное — он там, рядом, а я тут.
— Сочувствую. Хорошая девочка?
— Хорошая.
— Дождется. Скоро выхи.
— Скоро выхи. А у меня два наряда на выхи. И телефон комвзвода забрал. И я ебнул с дуру, что она может считать себя свободной, когда ссорились.
— Мда… Опрометчиво! Букет ей закажи. Телефон помнишь ее?
— Ну, конечно.
Оглядываюсь, чтобы никто не смотрел в нашу сторону. Достаю телефон.
— Диктуй!
— Зачем это?..
— Диктуй, говорю, пока я добрый!
Подглядывает, как я в приложении заказываю корзину с пионами, зеленью и фирменным шоколадом.
— У меня нет столько денег, ты что?..
— За счёт Золотой рыбки, успокойся. Что пишем на открытке?
— Не знаю…
— Хм… — зависаю.
Пальцы сами пишут…
«Извини меня, пожалуйста, малыш. Я — кретин… Мыслями я всегда с тобой. Люблю. Очень скучаю…»
Отправляю, оплачиваю…
— Ну вот и всё.
Сложно тебе было, Корниенко, кретин ты ущербный, что-то человеческое написать Полине?
Очень сложно… Я бы и сказать не смог ничего человеческого. Одна была надежда на неё.
— Чего я тебе должен?
— Ничего.
— Как так?
— Ну вот так. Ничего не должен. Лук вот вместо меня почисти. Ненавижу, когда руки им воняют.
— Спасибо… — растерянно смотрит на меня пацан, тянет руку. — Серёга…
— Дэн.
— Обращайся, Дэн, если
