Ей вспомнились события последних четырех дней. В понедельник вечером она задержалась на работе, чтобы продумать план инвестиций для нового клиента. В восемь часов, вернувшись домой в Гринвич-Виллидж, как обычно, позвонила отцу. Насколько она помнила, голос показался ей грустным. Он рассказал, какой у мамы был ужасный день, что болезнь Альцгеймера прогрессировала ужасающе быстро. Что-то заставило ее позвонить еще раз в половине одиннадцатого. Тревога за обоих нарастала.

Когда отец не ответил на звонок, стало ясно, что случилось что-то нехорошее. Ей вспомнилось, как стремителен, но долог был путь на машине из Гринвич-Виллидж в Нью-Джерси, как снова и снова она звонила им, как в половине двенадцатого свернула на их подъездную дорожку, как бежала к дому, судорожно нащупывая в темноте ключ от дома, как вошла и сразу направилась в кабинет отца.

В сознании постоянно всплывала страшная картина. Отец распластался поперек стола, голова и плечи его залиты кровью. Мама, тоже в крови, забилась в шкаф возле стола, сжимая в руках пистолет отца, и, завидев ее, начала бормотать: «Так много шума… так много крови…»

Мария вспомнила, как содрогнулась от ужасной картины. Набрав 911, она смогла лишь крикнуть: «Папа умер! Моего отца застрелили!»

Полиция прибыла через несколько минут. Мария никогда не забудет, как они смотрели на маму и на нее. Обнимая отца, она тоже сильно испачкалась кровью, и один из полицейских заметил, что этим своим действием она усложнила картину преступления.

Мария заметила, что тупо смотрит на свое отражение в зеркале. Часы на туалетном столике показывали около половины восьмого. Надо было собираться, ее ждали в траурном зале в девять.

«Надеюсь, Рори уже подготовила маму», – подумала она.

Рори Стейгер, крепкая шестидесятидвухлетняя женщина, ухаживала за матерью Марии последние два года.

Через двадцать минут, приняв душ и высушив волосы, Мария вернулась в спальню, достала из шкафа черно-белый жакет и черную юбку, на ее вкус, подходящие для похорон. «Обычно, когда в семье кто-то умирает, все одеваются в черное, – подумала она, вспомнив длинную траурную вуаль Джеки Кеннеди. – О боже, почему это случилось со мной?»

Одевшись, Мария подошла к окну. Ложась спать, она оставила его открытым, и от легкого ветерка занавески слегка колыхались. С минуту глядела в сад, затененный японскими кленами, которые посадил ее отец много лет назад. Бегонии и бальзамины, тоже посаженные им, обрамляли патио. От солнца горы Рамапо вдали переливались оттенками зеленого и золотого.

«Как прекрасен этот августовский день. Не хочу, чтобы день был таким красивым, – подумала Мария. – Все так, будто не произошло ничего ужасного. Но нет. Это действительно произошло. Папу убили. Хочу, чтобы было дождливо, холодно и промозгло. Хочу, чтобы дождь залил слезами его гроб. Хочу, чтобы небеса оплакивали его смерть. Он ушел навсегда».

Чувство вины и горя душило ее. Интеллигентный профессор, с радостью ушедший на пенсию три года назад и большую часть своего времени изучавший старинные рукописи, убит так жестоко…

«Как я его любила, но ужасно, что в последние полтора года наши отношения испортились. И все из-за его интрижки с Лилиан Стюарт, ученой из Колумбийского университета, одно существование которой изменило всю нашу жизнь».

С отвращением Мария вспомнила, как однажды полтора года назад, вернувшись домой, она застала мать с фотографиями, на которых Лилиан и отец обнимали друг друга.

«Как я разозлилась, узнав, что это длилось последние пять лет, пока Лили работала с ним на археологических раскопках в Египте, Греции, Израиле и еще бог знает где. Я была просто в бешенстве от того, что он фактически ввел ее в дом, когда мы приглашали на ужин его друзей Ричарда, Чарльза, Альберта и Грэга. Я презираю эту женщину. То, что отец был на двадцать лет старше, вероятно, Лилиан не смущало, – мрачно подумала Мария. – Я пыталась быть справедливой и понять его. Болезнь мамы развивалась в течение многих лет, и папе было трудно наблюдать ее угасание. Но все же у нее бывают просветления. Она до сих пор вспоминает о тех фотографиях. Как больно было ей узнать, что у отца появился еще кто-то. Не хочу об этом думать, – приказала себе Мария, отвернувшись от окна. – Хочу, чтобы папа был жив, хочу сказать ему, как сожалею о том, что спросила его всего на прошлой неделе, насколько хорошей была эта Лилия Нильской Долины в их последней поездке в Грецию».

Подойдя к письменному столу, она посмотрела на фотографию родителей, сделанную десять лет назад. Как влюблены они были друг в друга. Поженились они сразу после школы.

«Я не появлялась на свет целых пятнадцать лет».

Она слабо улыбнулась, вспомнив рассказ мамы о том, как долго им пришлось ждать, пока Господь пошлет им идеального ребенка.

«Впрочем, мама слишком великодушна. Они оба были такие красивые… и элегантные… и очаровательные. Подрастая, я не выглядела сногсшибательной. С копной длинных прямых волос, тощая, словно недокормыш, длинная как жердь, а первые зубы выросли слишком крупными для моего детского лица. Но мне посчастливилось вырасти под стать им обоим.

Отец, папочка, пожалуйста, будь живым, хочу увидеть тебя за завтраком с чашечкой кофе в руке, читающим «Таймс» или «Уолл-стрит джорнал». А я уткнусь в «Пост», в страницу сплетен, и ты посмотришь на меня поверх очков так, что я пойму, как в жизни важно шевелить мозгами».

«Кушать хочется, но только выпью кофе», – решила Мария, выйдя из спальни, и прошла по коридору к лестнице вниз. Задержавшись на верхней ступеньке, она не услышала ни звука из совмещенных спален мамы и Рори. Подумала: «Надеюсь, это означает, что они уже внизу». В столовой их тоже не было, и она прошла в кухню. Там хлопотала Бетти Пирс, домработница.

– Мария, ваша мама совсем ничего не съела. Она захотела в кабинет. Не уверена, что вам понравится ее наряд, но она очень упряма. На ней тот голубой с зеленым костюмчик, что вы подарили ей на День матери.

Мария хотела было возмутиться, но решила, что ей безразлично, взяла свой кофе и направилась в кабинет.

У Рори был растерянный вид. На немой вопрос Марии она кивнула в сторону дверцы шкафа.

– Не дает мне открыть дверь. Не пускает к себе.

Мария постучала в дверцу и медленно ее приоткрыла, тихо произнеся имя матери. Странно, иногда женщина реагировала на свое имя лучше, чем на просто «мама».

– Кэтлин, – тихо произнесла Мария. – Кэтлин, пора выпить чаю с коричной булочкой.

Шкаф был просторный, с полками по обе стороны. Кэтлин Лайонс сидела на полу в его дальнем углу, зажмурившись, испуганно обхватив себя руками и опустив голову, словно боясь удара. Седые волосы почти полностью скрывали ее лицо. Мария опустилась на колени и обняла ее, укачивая, словно ребенка.

– Так много шума… Так много крови… – шептала мама те же слова, которые повторяла, когда произошло убийство.

Наконец она позволила Марии поднять ее и убрать со все еще миловидного лица растрепанные волосы. И снова Мария вспомнила, что мать была всего на несколько месяцев моложе отца и выглядела бы гораздо моложе, если бы не болезнь, которая словно уносила ее в бездну.