просто по статусу. Идем дальше: под кем находится эта нацсекция — тебе известно. На премию Андерсена выдвигалась все та же совковая мафиозная элита от А.(скажем, Алексин) и Б. (скажем, Барто) до Я. (скажем Ю. Яковлев). Но больше всех из этой «АБВГДейки» — раз пятнадцать — конечно, выдвигался М. (догадайся сам). Но за пределами нашего тогда еще Союза нерушимого — читателей и почитателей у него не нашлось. Их практически не знают на Западе. Может быть, их и переводили на какие-то языки, небольшими тиражами, но не всегда даже это делалось по воле зарубежных издателей.

— Что ты имеешь в виду?

— Скажем, Алексин во всех средствах нашей массовой информации внедрил легенду о рекордных изданиях своих книг за границей.

— Почему — легенду? Я своими глазами видел его книги буквально на десятках языков мира.

— Ну и что? По тысяче-другой, разве это тираж? Это дурацкая уступка зарубежных издателей, чтобы им разрешили напечатать книги Юрия Коваля, например, или мои книги. Ведь как было? После подписания СССР Международной Конвенции в 72-м году наши государственные издательства уже не могли на халяву издавать книги зарубежных писателей — платите денежки. Зато и наши книги за границей стали отслеживаться не только КГБ, но и налоговыми службами. Государство отбирало до 90 процентов гонорара у напечатанного за границей писателя. Но главное другое: цензура, т. е. КГБ да еще и не своими руками, а с помощью Госкомиздата, решала, кого издавать следует, и прежде всего за границей, а кого нет. Ослушался — и ты уже диссидент, а Чебурашка — враг народа.

Приходит, например, запрос на какую-нибудь мою книжку от зарубежных издателей. У Госкомиздата, возглавляемого по разделу детской литературы бывшей комсомольской функционеркой Тамарой Куценко, свой список из одних и тех же проверенных имен. Железный список: Алексин, Лиханов, Павлики Морозовы и т. д. Начинается торг: мы вам разрешим Успенского, а вы возьмите за это Алексина (Павлика Морозова, Лиханова, и т. д.). Притом назовут наши тиражи алексинских книг, от которых у зарубежных издателей глаза на лоб лезут: миллионы и миллионы! Им там такое и не снилось. Да и в голову не придет, что тиражи эти липовые, приказные, мафиозные. И переводили эту макулатуру, и издавали, увы, в десятках стран, в «нагрузку» к моим книгам, к Паустовскому, Битову, Юнне Мориц… Хорошо устроились, правда?

— Но вернемся к премии Андерсена. Эта премия не только личная, но и национальная. Я был в Голландии в то время, когда эту замечательную награду получила менее популярная в мире, чем ты, но очень любимая в этой стране писательница Анни Шмидт. Это было всенародное торжество: послание самой королевы Биатрикс, посольские поздравления, высокие приемы, телевидение, пресса и т. д. Когда Иосиф Бродский получил Нобелевскую, хоть и жил в Америке, радовались прежде всего у нас в России, прибавляя палец на руке, считая прежних лауреатов от Пастернака и туда, вдаль до Бунина. А тут и считать нечего. Нынешний президент Ассоциации детских писателей Р. С. Сеф. как и другие лживые функционеры, красноречиво бездействуют. Бог им судья, другого суда на них нет пока в нашей стране.

— Но есть еще и суд читательский, а он не в их пользу.

Далее в этом интервью, взятого у Эдуарда Успенского, повторюсь, четыре года назад для газеты «Неделя», рассказывалось о довольно смешной истории о том, как писатель Успенский выбил для своей семьи, будучи в то время в буквальном смысле бездомным, квартиру в самом центре Москвы у самого Егора Кузьмича Лигачева, в то время второго лица в иерархии перестроечного СССР: он его просто добил своими письмами, в каждом из которых сообщал, что именно в том самом доме, где писатель хотел бы иметь квартиру, да ему все время в этом отказывают, получили жилище и отпрыски самого Лигачева, и Яковлева, и многих других членов коммунистического руководства. Представьте — подействовало!

Меня всегда удивляло в нем, (как бы это получше выразиться?) азарт и непременная жажда наказания всему и всем, кто не вписывается в строгий круг его понятий о чести и справедливости. Обидели знаменитого психиатра и целителя Столбуна — тотчас же он встает на его защиту через какую-нибудь газету, и конечно же — заявление в суд. Председатель жилищного кооператива неправедно распределяет жилье, кстати, ни в чем не ущемляя самого Успенского, но стерпеть это он тоже не может, и снова — в суд. Этих судов у него набралось наверняка больше десятка за несколько десятилетий, так что у него, похоже, как ни дня без строчки, так и ни дня без суда На мой взгляд, изводить по одиночке многочисленных хамов и ворюг — дело не только не писательское, но и абсолютно не рентабельное. Совершенно непонятно, как ни жаль ему времени, убитого судебными разбирательствами, при его-то неуемной творческой работоспособности: книги, мультфильмы, радио, телевидение, компьютерные игры, учебники — всего и не перечислишь, и все это одновременно. Но может быть, не будь у него этого обнаженного нерва этого повышенного градуса справедливости и чести, ничего бы такого, что стало гордостью отечественной литературы, он бы и не написал. Когда же я сказал ему в нашей беседе, что и не вспомню писателя, у которого бы так бился этот обнаженный нерв, он меня просто спросил «А Владимир Войнович?» И тут не согласиться с ним было невозможно.

Однако оставим то недавнее интервью, ибо стоит поразмышлять о самом, пожалуй, важном: о том, почему герои, созданные Эдуардом Успенским, стали всемирно известными и любимыми? Почему они вошли так естественно в сообщество самых звездных сказочных персонажей, скажем, таких, как Винни-Пух, Карлсон, Чипполино. Ма-ленький Принц, Золушка, Мэрри Полине? Уникальность сказок Эдуарда Успенского в русской литературе даже не в том, что подавляющее большинство книг, написанных Корнеем Чуковским, Анатолием Волковым, Иосифом Лариным, те. все эти «волшебники изумрудного города», Айболиты, Хоттабычи и т. д., не исключая и Буратино, суть ремейки или вольные пересказы широко известных в мире сказок английских, итальянских или французских писателей, о существовании которых широкая публика и не подозревала до сравнительно недавних времен.

Конечно, был блистательный Борис Шергин, ныне не только не издаваемый, но