Раздутые, изъеденные червями пальцы стиснули черенок… и мертвец завалился на спину, выдирая лопату из рук человека.

- А-а-а! – на плечах повис скелет. Когтистые лапы сомкнулись у человека на шее и… что-то вспыхнуло на груди под рубахой!

У скелета дернулась челюсть, точно он зашелся в немом крике… Он свалился с плеч живого, и вспыхнул чадным, вонючим костром. Кости его стремительно чернели.

- Ага! – заорал человек, выхватывая из-за ворота серебряный крестик. – На тебе, на! – крестик ткнулся в морду прущего на него мертвяка, тот с воем отвалился в сторону – голова его курилась черным дымом. – На! На! – человек ткнул крестом вправо… влево… рванулся, проскакивая меж ринувшихся к нему с двух сторон покойниками…

Прыгнувшая ему на грудь крохотная мертвая девочка была похожа на клубок спутанной шерсти – пересыпанные землей длинные, когда-то невероятно густые волосы стояли дыбом, ободранный ветхий саван развевался лохмотьями. Девчонка врезалась обеими ногами ему в живот и… вцепилась в крест ручонками. Взвыла! Дымное черное пламя покатилось по рукам, струйками побежала по плечам, перескочило на грудь, охватило волосы… но девчонка не отпускала и… ветхий гайтан креста с треском лопнул! Мертвячка отлетела в сторону, вспыхнула черным костром, а человек кубарем полетел вниз, по каменистому склону, к реке!

- Река… вода… не пройдете… нет… - человек приподнялся на дрожащих руках – вокруг него все кружилось: каменистый берег, багровый в красках затухающего заката, зеленые островки травы, узкая лента реки вертелись, меняясь местами. Над гребнем берегового склона возник скелет… и человек отчаянно попытался вскочить. С протяжным стоном поднялся на ноги – колени его то и дело подламывались. Ему казалось, что он бежит, но на самом деле он брел, пошатываясь. Шаг… второй… третий… холод охватил его, в голове прояснилось и он понял, что стоит по грудь в воде… и хрипло, счастливо расхохотался! – Вода… проточная вода… спасе-е-ен! – заорал он, попытался обернуться, чтоб ткнуть в сторону берега мослатым кукишем.

Вода взбурлила. Пробивая слой зеленой ряски, из глубины поднялась голова. Словно всплывший пучок водоросли, длинные волосы поплыли, извиваясь, по черной воде… раздутое лицо утопленницы поднялось из реки. Из черной пасти выметнулись кривые длинные клыки… и тяжело, как громадная щука, утопленница взмыла над водой, и кинулась человеку на шею.

Дно под ногами оборвалось яминой и человек ухнул в глубину, сходу уйдя под воду. Еще миг он видел над головой тонкую прозрачную пленку воды, залитую алой кровью заката. Мелькнули покрытые пузырьками плечи и грудь, белая рука, ощетинившаяся когтями… В груди у него словно что-то взорвалось… и перед глазами все померкло.

Вода вскипела… и стихла.

- Чявк-чявк, ой-ёй-ёй, умирает дядя мой… - замершие на обрывистом берегу детишки, медленно, не отрывая тесно сдвинутых голов, повернулись… и заскользили прочь. Кружащее вокруг них лунное сияние на миг озарило степь, и начало затухать, удаляясь.

Вода колыхнулась снова. Раз… другой… третий… Человек брел к берегу, ступая медленно и размеренно, как автомат. Остановился у самой кромки воды. Стряхнул налипшие водоросли. Поднял руки – рывками, будто марионетка неопытного кукольника. Растопыренными ладонями пригладил волосы… и зашагал прочь от реки, в ту же сторону, куда отправились и странные дети. Шаг его был размерен, как на променаде по бульвару, глаза смотрели прямо… Ярко-зеленая муха с негромким жужжанием сделала круг, и уселась ему на глаз. Человек продолжал идти, все также ровно глядя перед собой.

- Бабушка!

- Здравствуй, мальчик мой! – княгиня протянула обе руки вскочившему ей навстречу юноше. – Как же тебе идет форма! – надушенной рукой касаясь обшлага его тужурки с эмблемой яхт-клуба, проворковала она. – И жилет отличный! Ах ты юный франт! – она погрозила внуку пальцем, и взмахом руки велела горничной их покинуть. Сама потянулась к пузатому чайнику, наливая в широкую чашку пахнущий малиной и мятой чай. – Угощайся, душа моя. Моя Марьяна нынче новый сбор составила. Говорит, для меня, старухи, весьма полезный.

- Бабушка, если уж изволите кокетничать, делайте это сообразно возрасту: офицерам головы кружите, статских меж собой стравливайте… А то… «старуха»! – юноша покачал головой. – «Цветы последние милей роскошных первенцев полей».

- Умеешь ты, Митенька, сказать приятное… старухе. – она по-девчоночьи хмыкнула, бросив на внука быстрый насмешливый взгляд. – Только Сашу Пушкина не цитируй. Осознание, что ветреный юноша, которого ты некогда шлепала веером по рукам, теперь портрет в учебниках словесности, не позволяет чувствовать себя молодой.

- Я вовсе не из учебника… - смущенно пробормотал юноша. – Право же, когда я говорю, что вы – моя бабушка, мне не верят!

Бабушка и впрямь смотрелась много моложе истинного возраста – в ее черных косах не было ни единого седого волоска, а темные южные очи не утратили блеска. Лишь известность ее в петербургском обществе не позволяла скрыть, что рождение старшей княгини Белозерской, в девичестве Орбелиани, из Кровных Внуков Квириа Справедливого, Предводителя Волков[[1]], приходится еще на прошлое столетие. Митя не стал уточнять, что не верят по иной причине: чтоб у сынка полицейского сыщика, в бабушках – кровная княгиня Белозерская? Но он еще не обезумел, признаваться бабушке в таком, и без того комплимент не вполне удался.

- Дамский угодник… Боюсь думать, скольких ты покоришь, когда повзрослеешь! –улыбнулась княгиня и посерьезнела. – Увы, но порадовать тебя нечем.

Чашка в пальцах Мити дрогнула, и он торопливо поставил ее на блюдце.

- Я говорила с твоим дядей… неоднократно! Я просто требовала, чтобы тебе позволили остаться со мной в Петербурге! Ты мог бы вступить в Пажеский корпус – уж моему внуку не откажут в приеме!

Митя стиснул ручки кресла: взять-то его возьмут, а вот потом припомнят и изъяны в происхождении, и последнюю… выходку, да-да, выходку, отца! По сравнению с Пажеским даже ожидающая его участь на миг показалась не такой ужасной.

- Можно и не в Пажеский, хотя это сразу представление ко двору… - словно тоже подумав, каково придется ее внуку, неохотно кивнула княгиня. – В Александровский лицей, на худой конец… по стопам Сашеньки Пушкина… У меня сердце кровью обливается, когда я думаю, скольких возможностей ты лишаешься! Потому что он мне отказал! Мой сын – отказал! Наотрез! – воскликнула княгиня гневно. – Твой дядя стал просто невыносим! – и посмотрела на внука возмущенно, будто именно он был виновен в вопиющем дядюшкином неповиновении. – Он заявил, что недолжно разлучать вашу семью! Будто мы тебе не семья!

- Что еще дядя сказал? – Митя сцепил пальцы в замок. Когда надежды рушатся окончательно и бесповоротно, удержать дрожь в руках почти невозможно. Но необходимо, если ты, конечно, светский человек.