Остановившись на мраморных ступенях, доктор любовалсядорическими колоннами. Растения, их оплетавшие, источали пьянящий аромат.Сквозь густые ветви солнце с трудом пробивалось к их пыльным стеблям. Подоблупившимися карнизами в лабиринтах зеленых блестящих листьев жужжали пчелы.Их не волновало, что здесь слишком темно и влажно.

Доктора будоражил даже сам проход по пустынным улицам. Онмедленно шел по щербатым и неровным тротуарам, выложенным кирпичом «в елочку»или серыми плитами. Над головой арками изгибались дубовые ветви. Свет на этихулицах всегда оставался приглушенным, а небо скрывалось за зеленым пологом.Возле самого крупного дерева, подпиравшего своими толстыми жилистыми корнямижелезную ограду, доктор всегда останавливался, чтобы передохнуть. Ствол этогодерева, занимавшего практически все пространство от тротуара до самого дома,был поистине необъятным, а скрюченные ветви, словно когти, цеплялись за перилабалконов и оконные ставни, переплетаясь с цветущим плющом.

И все же царившее здесь запустение тревожило доктора. Вкружевных розах ограды соткали свои тонкие замысловатые сети пауки. В некоторыхместах железо настолько проржавело, что при малейшем прикосновении рассыпалосьв прах. А дерево балконов прогнило насквозь.

В дальнем углу сада когда-то располагался плавательныйбассейн – обширный длинный восьмиугольник, окаймленный плитняком. С течениемвремени он постепенно превратился в болото с темной водой и дикими ирисами.Даже запах, исходивший оттуда, будил в душе страх. Теперь полноправнымиобитателями болота стали лягушки – их отвратительные монотонные песни слышалисьв сумерках. Грустно было видеть, как маленькие фонтанчики, устроенные впротивоположных стенках бывшего бассейна, по-прежнему посылают изогнутыеструйки в вонючее месиво. Доктору страстно хотелось ликвидировать мерзкоеболото, вычистить его, собственными руками, если понадобится, отдраить стенки.Столь же сильным было желание залатать разбитую балюстраду и вырвать сорняки,заполонившие цветочные вазы.

Даже от престарелых теток его пациентки – мисс Карл, миссМилли и мисс Нэнси – исходил дух гнилости и запустения. И виной тому вовсе неседые волосы или очки в проволочной оправе. Дело было в их манерах. И еще – взапахе камфары, пропитавшем их одежду.

Как-то доктор забрел в библиотеку и взял с полки книгу. Изнее высыпались маленькие черные жучки. Он в испуге поставил книгу на место.

Будь здесь кондиционеры, все выглядело бы по-другому. Ностарый дом был слишком обширен для подобных устройств – по крайней мере, тактогда говорили его обитатели. Высота потолков достигала четырнадцати футов, аленивый ветерок повсюду распространял запах плесени.

Однако следует признать, что за его пациенткой ухаживалихорошо. Миловидная черная сиделка по имени Виола по утрам выводила ее натеррасу, затянутую сеткой от насекомых, а вечером уводила в дом. Время отвремени Виола вытаскивала свою подопечную из кресла и заставляла двигаться,терпеливо, шаг за шагом подталкивая ее.

– Она совсем не доставляет мне хлопот, – уверялаона и ласково подбадривала больную: – Ну же, мисс Дейрдре, покажите доктору,как вы ходите. Я с нею уже семь лет, – вновь обращалась Виола кдоктору. – Это моя сладкая девочка.

Семь лет в таком состоянии! Стоит ли удивляться, что у этойженщины ноги подворачиваются в лодыжках и руки норовят крепко прижаться кгруди, если сиделка силой не заставляет больную опустить их на колени.

Обычно Виола вела свою подопечную вдоль длинногодвухсветного зала, мимо арфы и рояля фирмы «Бёзендорф», покрытых толстым слоемпыли. Оттуда – в такую же просторную столовую с поблекшими фресками, на которыхбыли изображены замшелые дубы и возделанные поля.

Ноги, обутые в шлепанцы, шаркали по вытертому обюссоновскомуковру. Пациентке доктора был сорок один год, однако она казалась одновременно истарой, и юной – этакое спотыкающееся бледное дитя, не тронутое ни заботой, нистрастью взрослого мира. Так и хотелось спросить: «Дейрдре, у вас когда-нибудьбыл возлюбленный? Вы когда-нибудь танцевали в этом зале?»

Полки библиотеки были заполнены внушительного вида книгами вкожаных переплетах, на корешках которых сохранились выведенные выцветшимикрасными чернилами даты: «1756», «1757», «1758»… На каждом томе золотомвытиснено родовое имя: «Мэйфейр».

Ах, эти старые семьи Юга! Доктор искренне завидовал присущейим преемственности поколений. Недопустимо, чтобы история семейств со стольбогатым наследием завершалась подобным запустением. Надо признаться, сам докторне знал ни всех имен собственных предков, ни того, где они родились.

Мэйфейры – старинный колониальный клан. С портретов,украшавших стены особняка, на доктора смотрели мужчины и женщины в нарядахвосемнадцатого века; были здесь и более поздние изображения: дагерротипы,ферротипы и первые фотографии. В холле висела пожелтевшая карта Сан-Доминго вгрязной раме. Обратил внимание доктор и на потемневшее полотно, изображающеебольшой плантаторский дом.

А драгоценности на его пациентке! Они, несомненно, фамильные– достаточно взглянуть на старинные оправы. Но какой смысл нацеплять все это наженщину, которая вот уже семь лет как не произнесла ни слова и не сделаласамостоятельно ни одного движения?

Сиделка рассказывала, что она никогда не снимает цепочку сизумрудным кулоном, даже когда купает мисс Дейрдре.

– Позвольте мне открыть вам маленький секрет, доктор:не вздумайте когда-либо дотронуться до этого кулона!

«Это почему?» – хотел было спросить доктор, но промолчал. Стяжелым чувством он следил за тем, как сиделка надевает на его пациенткурубиновые серьги и бриллиантовое кольцо.

Точно покойницу наряжает, подумалось ему. А за стенами доматемные дубы хлестали ветвями по пыльным оконным сеткам. И сад шелестел наотупляющей жаре.

– Взгляните-ка на ее волосы, – с нежностьюговорила сиделка. – Вы когда-нибудь видели такие прекрасные волосы?

Действительно, длинные, на удивление красивые волосы –темные, густые, вьющиеся. Сиделка любила расчесывать их, наблюдая, как подгребнем они закручиваются в завитки. А глаза пациентки, при полнойбессмысленности взгляда, были ясно-голубыми. Но из уголка рта мисс Дейрдрепочти постоянно сочилась тонкая серебряная струйка слюны, отчего на груди еебелой ночной рубашки темнело не просыхающее пятно влаги.

– Поразительно, что никто не попытался украсть этидрагоценности, – сказал доктор, обращаясь больше к самому себе. –Ведь она совершенно беспомощна.

Сиделка одарила его надменной, понимающей улыбкой.

– Никто из работающих здесь не стал бы и пытаться.

– Но ведь она часами сидит одна на боковой террасе. Ееможно увидеть с улицы.

Сиделка засмеялась.