- Ты не хочешь, потому что я негр! - с прозорливостью всех влюбленных воскликнул он в полном отчаянии. А еще говорят, что любовь слепа...

- Нет, нет, - покраснев, замахала руками Лиза. - Это потому, что я учу арабский...

Могла бы придумать, ей-богу, что-нибудь поумнее!

- Арабский! - возопил Жан и воздел длинные руки с тонкими пальцами к небу. - А то во Франции не нужны арабисты. Еще как нужны! И к тому же ты знаешь еще один язык, тоже восточный, - добавил он: уязвленная любовь делает людей злыми.

- Какой? - как любопытная птичка, склонила голову набок Лиза.

- Русский, - добавил яду в голосе Жан. - Вы ведь почти что Азия, и язык ваш - почти азиатский.

С удовольствием увидел он, как изменилась Лиза в лице.

- Мы - Азия? - задохнулась она от гнева. - Мы - азиаты? А ты-то кто?

- Африканец, - невозмутимо ответствовал Жан. - Правда, я родился в Париже, но предки мои с континента древней культуры, где была - как это? да, колыбель цивилизации.

- Ну, это спорно, - протянула Лиза.

- А ты считаешь, - не слушал ее Жан, - что раз я африканец, то нам с тобой не по пути?

Как раз недавно Лиза растолковала ему, что означает это интересное выражение.

- Значит, не по пути, - в запальчивости, не очень-то думая, что говорит, из вредности подтвердила Лиза.

Вот тут-то он и ушел. А она, бедняжка, так старательно, так любовно постелила для них обоих постель - как раз накануне меняли белье, - а она-то купила со стипендии рубашечку с кружевами и все рисовала в воображении, в каком он будет восторге... И не верилось ей, что он в самом деле уедет. Этого быть не могло - когда такая любовь и такая страсть! Да и обосновался он обстоятельно: купил самовар и проигрыватель - тогда это было роскошью!

Но однажды, добравшись с лекций на Моховой на свои Ленинские, на восьмой этаж, Лиза увидела на полу, у запертой двери их общего с Алей блока и самовар, и проигрыватель. "Что это?" - замерла в изумлении Лиза. А это он уже уезжал, оставляя в России всякое напоминание о жестокой русской красавице с зелеными, русалочьими, невозможными просто глазами.

Он ведь каким был, этот Жан? Как говорил - так и делал. Сердце болело так сильно, что, казалось, только милый, родной, в голубой дымке Париж успокоит его. И еще - расстояние. И еще - неприязнь к Москве, разностильной, грубой и шумной. Конечно, как все, кто тут жил, он любил Ленгоры, где свет и тепло, масса друзей, много смеха и музыки. Но догадывался: это - не Москва. И тем более не Россия. Это парадный костюм странной суровой страны. На экспорт. И все здесь на экспорт: общение всех со всеми - на русском и английском, - джазовые пластинки, свободные нравы, когда можно остаться на ночь у любимой девушки, даже магазины в цокольном этаже, где было все или почти все, чего не было за высокими стенами МГУ.

Да, он любил Ленгоры. Но здесь была жестокая Лиза.

Теперь он ехал к себе, уже подав прошение, мысленно уже уезжая, но легкости, как мечталось, не чувствовал. Были печаль и горечь, смутная надежда что-то исправить, уговорить, убедить. Но, приехав из посольства, увидел, что перед его дверью стоит треклятый тот самовар, а рядом проигрыватель. И ни записки, ни объяснения, никакого от любимой знака! А он-то надеялся, что она увидит, поймет, испугается... Нет, это жестокая страна, и люди здесь тоже жестокие. Может, потому, что иначе б не выжили? Даже она, его Лиза, Лизонька, Элизабет... Даже она жестока.

Вечером Лиза обнаружила самовар с проигрывателем у своей двери снова.

- Так и будете таскать туда-сюда? - хихикнула Ира. - Давай оставим, а? Купим пластинки, будем слушать "Демона".

Как раз недавно они были в опере. Иру потрясли мужские хоры в "Демоне".

- Размечталась! - сурово оборвала ее Лиза и снова поперла довольно тяжелый проигрыватель к двери Жана.

- А самовар? - крикнула ей вслед Ира.

- Вот ты его и тащи, - не оборачиваясь, буркнула Лиза.

Так, с багажом, обе и предстали перед распахнувшим настежь дверь Жаном. Целый час просидел он на корточках с той стороны - хоть бы стул, дурачок, в тамбур вынес! - чутко прислушиваясь к звукам в их коридоре.

Вот кто-то прошастал, напевая беспечно, на кухню. Хлопнула дверца их общего холодильника. Вот кто-то включил на полную мощность радио. Открывались-закрывались двери лифта. Как все знакомо! Как он все это любит и ко всему привык! Господи, если б не эта девчонка... Ну что в ней такого особенного? Жан запустил пальцы в свои жесткие волосы. Да-да, это потому, что он негр. Только поэтому! Да любая француженка... Нет, не любая. Только та, что полюбит, да еще подсчитает его доходы. О-о-о, эти все взвесят, прежде чем на что-то решатся. Среди русских тоже такие есть, только их гораздо меньше. Остальные живут как во сне: все о чем-то мечтают и ждут чего-то. Да еще бегают на лекции и в библиотеки. Читают, читают, читают... Странные, что ни говори, русские девушки. Во всяком случае те, что живут рядом с ним в МГУ.

- Но отец мой богат, - нерешительно сказал он однажды Лизе. И что же услышал?

- А при чем тут богатство? - возмутилась Лиза. - Да еще твоего отца!

Как - при чем? Жан пробовал объяснить, но Лиза и слушать не стала.

- Хорошо, - сдался Жан. - Оставим в покое и отца, и богатство. Будем работать и путешествовать. Такая программа тебя устраивает?

- А я и так буду работать и путешествовать! - вздернула носик Лиза.

- Да кто тебя пустит? - забегал по комнате Жан. - Ты что, не поняла еще, в какой стране живешь?

- В какой? - прищурилась Лиза.

- В закрытой! - закричал в ответ Жан. - В запертой вот так! - Он сложил руки крестом.

- Но у нас есть турпоездки, - с достоинством возразила Лиза, вспомнив призывный плакат у "Националя", мимо которого каждый день пробегала на факультет.

- Турпоездки... - саркастически хмыкнул Жан. - А ну попробуй, зайди в этот самый твой "Интурист"! Вот просто зайди и скажи, что хочешь поехать во Францию.

- Но у меня нет денег, - растерялась Лиза.

- Да разве дело в деньгах? - разъярился Жан. - Ты у меня, как я погляжу, совсем дурочка!

- Я - дура? - распахнула русалочьи очи Лиза.

- Нет, не дура, а дурочка, - попытался объяснить Жан.

Он что-то сказал не то? Чем-то ее обидел? Да, русский язык все-таки очень трудный! Разве "дурочка" - что-то плохое, неласковое?

И тут Лиза заплакала. Крупные слезы катились по ее светлому милому личику, и она показалась Жану такой маленькой, одинокой, несчастной, что все его обиды куда-то мигом исчезли, растворились в этих слезах. И отодвинулся Париж в синей дымке, и не такой уж грубой показалась Москва, раз живет в ней Лиза.

- Лизонька, - очень тихо сказал Жан, - ну хочешь, я здесь останусь? Навсегда. Хочешь? Мы только будем ездить в гости - к папа и мама.