Зимой 1757 г. с историей об изгнании цыган ознакомилась Екатерина. Она считала, будто муж плетет небылицы, «дабы придать себе цены в глазах иной молодой женщины или девицы». «Когда он (Петр. – О. Е.) еще находился у своего отца в Голштинии, его отец поставил его во главе небольшого отряда своей стражи и послал взять шайку цыган, бродившую в окрестностях Киля и совершавшую, по его словам, страшные разбои, – вспоминала императрица. – Об этих последних он рассказывал в подробностях, так же, как и о хитростях, которые он употребил, чтобы их преследовать, чтобы их окружить, чтобы дать им одно или несколько сражений, в которых, по его уверению, он проявил чудеса ловкости и мужества, после чего он их взял и привел в Киль». Когда Екатерина спросила, за сколько лет до смерти герцога Карла-Фридриха происходили эти события, великий князь ответил: «Года за три или четыре». «Ну, – сказала я, – вы таки очень молодым начали совершать подвиги… Вам было всего 6 или 7 лет». По словам императрицы, муж «ужасно рассердился» на нее и заявил, будто она «хочет заставить его прослыть лгуном». Последовал убийственный ответ: «Не я, а календарь подрывает к вам доверие». На время Петр Федорович замолчал, но через пару дней снова пустился «рассказывать эту басню, которую до бесконечности разнообразил»5.

Итак, мы видим, как свидетельства императрицы и княгини изымаются из круга других источников и объявляются карикатурой. Передавая рассказ Дашковой, Мыльников делает оговорку: «как она уверяет». Можно предположить, что княгиня выдумала, если не сам эпизод, то контекст, в котором его услышала. Но как же тогда быть со словами Штелина, которого обеспокоенно расспрашивал австрийский посол Мерси д’ Аржанто? Трудно поверить, что биограф Петра III не знал замечания профессора, чьи «Записки» обильно цитировал.

Если изъять из круга источников мемуары императрицы, картина потеряет в красках, но в целом не изменится. Вряд ли стоит исключать из поля зрения отрицательные отзывы о Петре, только потому что они исходят от Екатерины, а потом вычищать подобные же у остальных современников. Куда интереснее наблюдать, как формировался сложный характер будущего самодержца.

«ОН УБЕЖДЕН, ЧТО ПОГИБНЕТ В РОССИИ»

В предыдущей книге «Молодая Екатерина» мы подробно рассказали о детстве Петра Федоровича, первых годах, проведенных им в России, о семейной драме, разделившей наследника с женой.

Трудно было представить человека, менее подходившего для трона Петра I, чем его внук. Он был сыном младшей дочери великого реформатора, Анны, и голштинского герцога Карла-Фридриха. В три месяца мальчик потерял мать, а в 11 лет – отца. Его воспитывали жестокие и жадные придворные – О.Ф. Брюмер и Ф.В. Бехгольц. Запугиванием, побоями и унизительными наказаниями они довели болезненного нервного ребенка почти до идиотизма. Тайком мальчик пристрастился заливать горе крепким пивом и ко времени приезда в Россию уже был законченным пьяницей.

Взойдя на престол, бездетная Елизавета Петровна сделала племянника своим наследником. В январе 1742 г. Питер-Ульрих был привезен из Киля и принял православие под именем Петра Федоровича. Никто не поинтересовался, какого мнения о произошедшем сам мальчик. Между тем упрямый, впечатлительный ребенок болезненно переживал перемены в своей судьбе. По отцовской линии он имел права на шведскую корону. Поэтому дома его учили шведскому языку, истории и географии этой страны, воспитывали в строгой лютеранской вере. Мальчик с младых ногтей привык считать Россию врагом, и во время игр солдатики в синих шведских мундирах всегда «одерживали верх» над солдатиками в зеленых русских…

Придворные врачи уговаривали императрицу повременить с браком 17‑летнего юноши из-за его слабого физического развития. В противном случае семейная жизнь могла обернуться для молодых только обоюдным горем. Так и случилось. Петр долгое время не мог исполнить супружеский долг и вымещал злобу на жене. «В Петергофе он забавлялся, обучая меня военным упражнениям, – позднее вспоминала Екатерина, – благодаря его заботам, я до сих пор умею исполнять все ружейные приемы с точностью самого опытного гренадера»6.

Человек от природы не злой, скорее легкомысленный и не задумывавшийся над чужими чувствами, Петр был подвержен внезапным приступам жестокости. Мог повесить крысу за съеденного крахмального солдатика или на глазах у жены забить собаку арапником7. Конечно, подобные сцены не укрепляли семьи. С годами супруги все более отдалялись друг от друга.

Много лет спустя, в 1774 г., Екатерина писала своей старинной гамбургской приятельнице, баронессе Иоганне Доротее Бьельке, о принцессе Елизавете-Шарлоте Ольденбургской, просватанной за герцога Карла Зюдерманландского, брата шведского короля: «Я думаю, что будущая герцогиня Зюдерманландская похожа на стольких других девушек ее возраста: она в четырнадцать лет в восторге, что выходит замуж, а в двадцать будет очень жалеть, что вышла»8. В этих строках сквозит грустная ирония. Ведь и сама императрица побывала в роли 14-летней «счастливой невесты», которая в двадцать лет уже жалела о замужестве.

Характеры супругов не были сходны ни в чем. Пока Петр повествовал удивленным слушателям о мнимых подвигах на полях сражений, Екатерина собирала вокруг себя сторонников, и к концу царствования Елизаветы Петровны оказалась главой «довольно большой партии». Между великим князем и женой еще случались минуты откровенности, и тогда наследник признавался: «Он чувствует, что не рожден для России; что ни он не подходит вовсе для русских, ни русские для него, и что он убежден, что погибнет в России»9. Как непохожи эти слова на программу, составленную для себя Екатериной.

«Сердце не предвещало мне счастья, – писала она, – одно честолюбие меня поддерживало». Когда Елизавета Петровна еще до свадьбы спросила будущую невестку, что та желает посмотреть в Петербурге, девочка ответила: «Ваше величество, я хотела бы проехать той дорогой, которой проехали вы 25 ноября 1742 года». То есть во время переворота. После вступления Екатерины на престол ее слова стали трактовать как предчувствие великой судьбы. «В глубине души моей было, не знаю что такое, ни на минуту не оставлявшее мне сомнения, что рано или поздно я добьюсь того, что сделаюсь самодержавною русскою императрицею»10, – писала она.

Приобретение полной власти для Екатерины, человека, не имевшего никаких прав на престол, было возможно только при условии смерти мужа. Таким образом, великая княгиня уже заранее рисовала картины будущего без Петра. Привыкнуть к этой мысли было нетрудно, ввиду «характера этого господина». Однако пока психические особенности наследника оставались известны лишь узкому кругу приближенных. Пройдет время, и они вызовут дружный ропот подданных. Возмущение закончится драмой в Ропше.

Можно ли было ее избежать? И если «да», то зачем? Чтобы на престоле России оставался монарх, с трудом проводивший грань между собственными выдумками и реальностью?

Жестокие вопросы. Но нам придется ими задаваться. Потому что тайна гибели Петра Федоровича – это не только точная дата смерти. Или имя настоящего убийцы. Как и имена тех, кто за ним стоял. Загадка глубже. Почему законный император, внук Петра I не смог сохранить корону? Был признан «чужим», отвергнут и убит?