Он лежал, растянувшись на матрасе; дневной свет, который все больше просачивался в спальню через витражные окна, не разбудил его. Его вообще трудно было разбудить; он мог проспать двенадцать часов кряду и все равно не чувствовать себя отдохнувшим. Но я растолкала Мота, и его день начался, как всегда, с чая и двух печенек.

– Мот, просыпайся, мне нужно кое-что сделать.

– Что? Что происходит – почему ты в одежде?

– Мне не спалось.

– Опять?

– Да, и я ужасно устала, но мне нужно кое-что сделать.

Когда я оттащила матрас к стене, туда, где в коробках хранилась наша одежда, на покрытом линолеумом полу освободилось большое пространство. Мы вынули из рюкзака, стоявшего в углу, зеленый чехол, расстегнули его и вытрясли оттуда знакомый нейлоновый сверток. Разворачивая палатку, я окунулась в запах сырости и песка, ветра, дождя и свежего, полного озона и чаячьих криков воздуха. Я оказалась на природе, на земле всех оттенков – рыжего, черного и коричневого, во влажных, поросших мхом лесах и глубоких, скрытых от глаз лощинах.

– Ты поступай, как хочешь, но я, пожалуй, останусь на матрасе. Вообще говоря, я уже снова привык к удобствам цивилизации.

– Хорошо, а я попробую так. Больше не могу не спать.

Я собрала скрепленные изолентой стойки палатки, с нетерпением глядя, как зеленый купол принимает нужную форму. Забравшись в пропахшую сыростью полутьму, я почувствовала прилив радости. Мот пошел налить себе еще чаю, а я затащила в палатку старые, потертые надувные матрасы и спальники и взяла с кровати подушку. Я вернулась. Это то, что мне нужно. Я зарылась лицом в подушку, мир уплыл вдаль, и я с облегчением погрузилась в глубокий сон. Ушла в землю.

Когда заканчиваются рождественские каникулы и студенты неохотно возвращаются в аудитории, мало кому из них уже за пятьдесят и мало кто забывает новое, едва успев его усвоить. Мы стояли на кухне церкви и сверялись со списком перед тем, как отправить Мота в университет. Телефон, кошелек, очки – есть; ключи от фургона – есть; тетрадка со списком дел на сегодня – есть.

– Ну, до вечера.

– До скорого.

И он исчез, хотя какое-то время мне еще было слышно, как он неровным шагом идет по дорожке вдоль церкви навстречу тусклому свету зимнего утра. Закрыв дверь, я вернулась в нашу длинную узкую квартиру, похожую на кишку. Присев к столу с чашкой чая, я задумалась о предстоящем дне. Я дожидалась, пока хлеб выскочит из тостера, и разглядывала книжную полку, ища повод оттянуть тот момент, когда мне придется открыть ноутбук и снова погрузиться в унизительный поиск работодателя, которому нужна сотрудница за пятьдесят без особой квалификации и опыта работы. На маленькой полке стоял случайный набор книг, вынутых из картонной коробки. Несколько разрозненных, наспех уложенных томов. Каждый раз, глядя на эти книги, я моментально возвращалась в последние минуты перед тем, как мы вышли за дверь нашего дома, чтобы больше никогда туда не возвращаться. Выселенные из дома своей мечты, где мы прожили столько лет, где сдавали флигель отдыхающим, где держали овец и сажали овощи, где растили своих детей, – из дома, который двадцать лет был нашим миром. Был, пока денежный спор со старым другом не привел нас в суд, по итогам которого дом забрали за долги, а нам выдали извещение о выселении. Эти несколько книг, собранные перед тем, как мы закрыли дверь и навеки оставили за ней свою прежнюю жизнь, помнили звук, с которым судебные приставы колотили в дверь, помнили, как страшно было не знать, появится ли у нас когда-нибудь снова крыша над головой, помнили нашу бесконечную тоску. Но если бы я знала, что это окажутся единственные книги, которые мы возьмем с собой в новую жизнь, то, наверное, выбирала бы их повнимательнее. Я вела пальцем по корешкам, разыскивая хоть какую-то возможность мысленно унестись из нашей квартиры, из этой церкви. «Определитель грибов» – возможно, но все же не в январе; «Аутсайдер II»[1] – точно нет; «Прогулка длиной пятьсот миль» – книга, которая подтолкнула нас к самому неожиданному приключению нашей жизни. Нет, помочь мне могла только одна книга. «Юго-западная береговая тропа: от Майнхеда до мыса Саут-Хейвен», замечательный путеводитель Пэдди Диллона по всем шестистам тридцати милям, или тысяче ста четырнадцати километрам, береговой тропы. Книга, которая привела нас в Полруан. Друг в кармане, который отправился с нами, когда мы решили не поддаваться хаосу бездомности, а надеть на плечи рюкзаки и пройти весь описанный Пэдди пешеходный маршрут, ночуя «дикарями» на пляжах и скалах, без дома и без копейки денег.

Пластиковая обложка на маленьком коричневом томике уцелела, сверху он был стянут черной резинкой для волос. Когда я сняла ее, задубевшие страницы вздулись волнами, напомнив мне песчаный берег во время отлива. Между страницами, кое-где слипшимися от дождевой воды, хранились открытки, перышки, травинки, клочки бумаги и цветы. Воспоминания о тропе, которая обрушивается с вершин скал до уровня моря и поднимается обратно – и так раз за разом, пока эти дикие американские горки не обойдут все побережье Юго-Западной Англии, а путешественник не продвинется в гору столько же, сколько прошел бы за четыре подъема на Эверест.

Я мазала тост маслом и ждала телефонного звонка. Звонка от Мота о том, что он прибыл в университет, а не сидит в кафе в Труро и не гуляет по пляжу на заливе Уотергейт, потому что поехал в университет, но забыл, куда направлялся, и убедил себя, что ему нужно было попасть совсем в другое место. Я перебирала страницы книжки, не решаясь заглянуть в нее. Внутри были залитые солнцем, обласканные ветром воспоминания о месяцах, проведенных на вершинах скал в разную погоду. Но там также скрывались мрачные воспоминания об ужасной, полной боли и тоски неделе, которая подтолкнула нас пуститься в этот путь. Мы тогда были совсем другими людьми, отчаявшимися, нервными, испуганными, и за те жалкие дни, которые нам оставалось провести дома, тщетно пытались затолкать в коробки двадцать лет прежней жизни. Мы думали, что потеря жилья – это худшее, что может с нами приключиться. Однако в ту же неделю самый обычный поход к врачу показал, что мы ошибались. В нашей жизни и так наступила темная полоса, а тут врач-консультант, небрежно присев на краешек стола, выключил последний источник света.

Я закрыла путеводитель. Хочу ли я вернуться в ту неделю, заново пережить этот ужас? Но уже поздно. Никуда не деться от воспоминаний о том, как Мот застыл со мной рядом, услышав, что у него дегенеративное заболевание нервной системы, от которого нет ни лекарства, ни лечения. Никуда не деться от страха, который возвращался каждый раз, как я вспоминала, что Мотовы боли в плече, онемение в левой половине тела и туман в голове – это не признаки старости, а симптомы кортикобазальной дегенерации, КБД, неостановимого заболевания, которое очень скоро дойдет до своего логического завершения. Когда врач описал нам, как тело Мота забудет, как глотать, и пневмония заставит его захлебнуться собственной слюной, мы поняли: нас ожидало кое-что похуже потери дома.