–Какая станция?

Парень вытащил наушник – он повторил вопрос.

–Бауманка, дядь. Не волнуйся, не проедешь.

Он выдохнул – казалось, впервые с момента пробуждения. Едем.

Когда Маруся ушла – ушла легко, как сделала пересадку в метро: собрала два чемодана, оставила двух детей и уехала, кажется, в Римскую сторону, к новому мужу, к вечному солнцу и вечному городу, слала открытки детям и никогда – никогда – не спрашивала у них, как он там, – ему показалось, что он забыл, как дышать. В безвоздушном вакууме он прожил несколько лет, двигаясь по инерции, в сонном, медленном пространстве. Тогда же у него случился первый микроинфаркт. Получая рецепт на бета-блокаторы, он честно спросил у врача, сколько ему осталось, честно, при этом, надеясь, что немного. Врач сказал:

–И не с таким выкарабкивались, мужчина. Поживете еще, помирать вам рано.

Он выдохнул – казалось, впервые с того времени. Живем.

Поезд шел до Партизанской. Там ему пришлось выйти, потоптаться на гулкой, широкой станции с пустыми рельсами посередине. Следующий поезд был почти полный, он с трудом умостился около поручней и стал думать о том, что путь, вроде бы, тот же самый, но в другом поезде чувствуешь себя совсем чужим, лишним: зашел на огонек, поработал массовкой. Заглянул в чью-то чужую жизнь – и случайно часть ее прожил.

Несмотря на прогнозы врача, после инфаркта жизнь стала еще более ирреальной, ненастоящей – и совершенно ему неинтересной. Так все могло и закончиться, но в его жизни появилась она – Маруся-младшая.

Он был категорически против имени, но дочь настояла: у Ваньки, мужа, так звали любимую бабушку, и она уже пообещала. Он думал, что ему будет тяжело, и на первую встречу в гости к молодым родителям шел как на казнь, с поникшими розами для дочки в одной руке и с жутко шумной, звенящей на каждом шагу погремушкой для внучки в другой. Когда, отбросив погремушку, Маруся-младшая вцепилась в его руку маленькими пальчиками и не отпускала целый вечер – даже когда уснула, – он понял. Он ошибся.

Маруся была чудесным ребенком, тихим, или весело оглядывалась по сторонам, довольно гукая, или спала. Он проводил с ней все свободное время – ждал, когда дочь позвонит и попросит посидеть с маленькой, одевался за две минуты и спешил, ехал, суетился, пока за дочкой и Ванькой не захлопывалась входная дверь. Тогда он садился напротив Маруси-младшей и подолгу говорил. Или подолгу молчал.

Маруся росла: сначала поползла, потом неловко пошла. После этого они стали гулять в парках, в ее, детском, неспешно-восторженном темпе. Когда Маруся-младшая уставала, она дергала его за палец, и он нес ее на руках – невесомую, обнимающую его за шею.

В окне мелькали каллиграфические, тонкие силуэты деревьев Измайловского парка, черные на синем фоне. В конусах света редких фонарей пылью кружился снег. Дорожки парка были пустые, и ему стало казаться, что жизни и света вообще больше не осталось – нигде, кроме этого светлого, набитого вагона, мчавшегося через ночь. Кто-то тронул его за плечо:

–Дедушка, присаживайтесь.

Он, пытаясь отказаться, замотал головой, но девушка, вставшая с сидения, была неумолима:

–Да знаю я, знаю, всего пара станций осталась. Но хоть посидите, отдохнёте немного.

Он тяжело опустился на сидение, запрокинул голову и закрыл глаза.

Поезд въехал в тоннель.

К тому, что дочь с мужем – и, конечно, с Марусей – когда-нибудь уедут, он был не готов совершенно. Слушая голос дочки в телефонной трубке – Ване там предложили должность, да, далеко, конечно, но будем приезжать хотя бы пару раз в год, пап, ты же понимаешь, приходи завтра на ужин, не будем называть его прощальным, но все же, – он чувствовал, как жизнь, со всей ей присущим пафосом и банальностью, замирает.

На ужин он не пришел.

На подъезде к Щелковской все повставали, стали толпиться ближе к дверям: успеть на маршрутку, успеть на автобус, скорее, домой, скорее, из дома.

Он один остался сидеть – спешить ему было некуда.

Станция «Щелковская». Конечная.

Поезд дальше не идет, просьба освободить вагоны.

Сотрудник метрополитена прошелся вдоль состава, равнодушно огляделся по сторонам, вышел и выставил руку с диском дежурного по станции – никого, можно ехать.

Двери захлопнулись – и темное жерло тоннеля скрыло в себе бусины чёток-вагонов.