Отсюда и схожесть судеб, нравов, бесшабашность да удальство непомерное. Только как бы человек ни пыжился, щеки ни надувал, а придет смертный час и сравняет всех, как ветер густую траву: ножки подогнутся, головка склонится до земли и ляжет промеж других молодецких голов, сплетясь в единый ковер среди шумных трав и побегов. Пригладит ее Божья рука и благословит так лежать во имя будущей жизни, до воскресения всесветного…

Широка страна Сибирия… И всего в ней в достатке с немалым избытком: и лесов могучих, и рек бегучих, и зверя, и рыбы для ухи царской на тысячу лет хватит каждому едоку страждущему. Главное – не ленись, не жадничай, не губи зазря жизнь чужую, не тобой и не тебе даденную.

Всех сибирская вольница принимала. Сколько ни придут, а уголок малый всякому сыщется. И шли через Великий Камень люди. И шли и ехали. И из Великороссии и из Малороссии. Принимала их Сибирушка легко, как невеста сватов желанных, и привечала всякого, кормила яствами, досель невиданными. А вот обратно отпускала из глубин своих с потугом, с тяжелой сукровицей, не желая пуповину рвать меж собой и новым любым своим. Такая за ней любовь водилась – не всякому по плечу, не каждому по силе. Коль слаб телесами, душонка узкая, для воли тесная, лучше не привыкай к ласкам смертным Матушки-Сибирушки, иначе наплачешься, наглотаешься страданий по самую холку, а то и повыше.

На все то Бог Саваоф сверху глядел, в седую бороду усмехался, радовался, что и украйная земля, людьми долго не обжитая, народцем полнится. Живут до поры до времени на свой лад, кто как сумел по отеческим заветам, пусть не всегда по божеским. Но как время придет, все сладится, по-иному сложится, устроится.

А каждый новый пришлый народец правил на свой манер дикий сибирский набег. Выправлял, разукрашивал неведомыми доселе красками и обычаями. Малоросская поросль сплеталась, скрещивалась с великоросской, подпитывалась темной сукровицей азиатскою. Но корень оставался общий, и урожай с него, велик ли, мал ли, собирал один хозяин, той землицей из дальней Московии всем владевший. Только вот плоды сибирский корень имел разные и по вкусу и по пользе. Одни – спелые, для общего дела полезные; а иные – на вид красивы, румяны, а вот пользы от них никакой, сколь голову ни ломай, все одно не сыщешь.

Година за годиной корни древа людского врастали все глубже в толщу землицы непаханой, неухоженной, людским трудом не уваженной. Пара десятков лет прошла – стали те корни толще каната корабельного – не выдернешь, не выкорчуешь единым порывом. Разрослась, распласталась поросль людская, на каждом холмике семя свое бросила, приладилась к сибирскому суглинку от края до края землицы необжитой. Взошли семена, свезенные с России да Малороссии, из иных краев, переплелись меж собой и такой чащей встали, аж дух берет, захватывает…

Пришел срок, окрепли городки сибирские и потянулись в них люди подневольные, по царскому указу за грехи разные от привычной жизни отринутые. И тоже поровну – и с Великой Руси и с Малой, а доля страдальческая у всех одна, никакого различия меж ними сибирская сторона не делала, за всех за них одинаково печаловалась. Места на необжитой стороне вволю, хотя былой воли уже нет, что прежде те несчастные имели. Селились, кто где мог, только бы с голоду смерть не принять раньше времени, Богом отпущенного. И их страна Сибирушка принимала, чем могла, одаривала. Не ленись, не лодырничай, начнешь жизнь сызнова, и потечет она не хуже ранешней. Никто и не вспомнит, каких ты кровей был. Тем росла и полнилась младшая дочь любая Руси-Матушки, с юных лет от нее вскормленная. А как подросла, созрела, стала верной помощницей.

Раскинулась страна Российская от моря до гор Карпатских. Посередке – земля издревле русская, а по разные стороны от нее – украйны дальние: на одной стороне людей – что гороха в лукошке, а на другой – простор да воля, не углядеть, где и людская жизнь теплится. А народец – все одно сорту единого. Посев тот пошел от Главного Пахаря, населившего свой надел христианским племенем. Вера – она наиважней крови стоит. Та рано ли, поздно ли, обратно в землицу уйдет, а вера – она на небесах живет, ее не замажешь иным цветом, на чет-нечет не поменяешь, сколь ни пробуй. Вера нам свыше дадена, и несть ее следует с почитанием, радостью и превеликим желанием. А кто от кого первей, раньше пошел, то сколько ни спорь, спознать невозможно.

И стояли так две украйны крыльями по бокам от орла российского: одна – вражью рать на себя брала, а другая – войско русское солдатским строем полнила, подмогу подавала. И не зря землю Сибирскую родиной богатырей зовут. Кому в ней привелось счастье уродиться, тот непобедимым становился в любой сече и не боялся ни огня, ни булата, ни зрака вражеского. Если только землю свою родную пуще всего ценил, пестовал, поминал всю жизнь о своем звании сибиряка – перешагни-горы…

1

В канун Благовещения по заледенелой от множества проезжающих саней и повозок дороге две бабы в длиннополых тулупах тащили со стороны реки по узенькой тобольской улочке бочку с водой. Одна из них перекинула веревку через правое плечо, а конец ее намотала на правую, одетую в овчинную рукавицу, ладонь. А ее подруге приходилось тащить еще и деревянное ведро с водой, и она лишь одной рукой слегка подсобляла своей товарке. Обе они шагали молча, сосредоточенно глядя под ноги, чтобы вовремя объехать наледь или выбоину, оставляемые на дороге конскими повозками. Изредка сзади с очередной упряжки слышался зычный крик и щелканье кучерского бича, и тогда бабам приходилось сворачивать прямо в снег, чтобы освободить проезд. Едва ли не каждый возница норовил сказать им что-нибудь едкое, с подковыркой, на что они с готовностью отвечали таким же крепким словцом, да так, что задира, услышав и разобрав смысл сказанного, тут же поворачивался в их сторону, начинал дико хохотать и едва не вываливался из саней, крутя головой. Но никто не останавливался, не предлагал им свою помощь, поскольку у всех были на то свои причины. Поэтому обе бабы, не особо торопясь, с недолгими перерывами, не спеша, тащили санки дальше, пока не добрались до своей улочки, огибавший большой нарядный храм, и вскоре остановились у своих ворот.

Они не доводились родней друг другу, а всего лишь жили по-соседству, но с тех пор, как их мужей почти враз царь Петр призвал на службу и каждая осталась с тремя ребятами без кормильца и чьей-либо помощи, общая беда сблизила, породнила их. Незаметно потянулись они одна к другой, чаще стали захаживать в гости, и не сразу, а от случая к случаю, помогали в неотложных делах, делая трудную работу совместно. С тех пор житье у них стало как бы общее. Речь не шла о том, чтобы соединить два близенько стоящих дома в один, они не хотели оставлять родное жилье, но, едва проснувшись и выйдя на крыльцо, уже поглядывали на соседское окно: встали ли те, чем занимаются.

Частенько по очереди, а то и вместе, доили рыжую, недавно отелившуюся коровенку; ездили с соседским дедом через реку в лес по дрова; ставили на реке верши; меняли рыбу на муку или иную снедь; а вечерами одно из семейств шло в дом ко второму, где вместе ужинали, а иногда и размещались спать. Старшая из них, Катерина, предлагала на всю зиму перебраться к ней в избу, чтобы меньше шло дров. Но вторая, более молодая Ирина, не соглашалась, боясь, что ее пустой дом быстро вымерзнет, отсыреет и совсем сделается непригодным для жилья. Так они совместно пережили наиболее трудную зимнюю пору, а как солнышко стало пригревать и начал твердеть снег, увидели не только глазами, а почувствовали душой, сердцем: весна близко, совсем рядышком…