нравился, любил его. А когда фашистов оттуда выгнали, боялся, что руины, оставленные противником, восстанавливать не будут. Сердце кровью обливалось, когда видел он некогда красивый, растущий, молодой город полуразрушенным.

Тяжелая тишина давила со всех сторон. Андрею она не нравилась, как и не нравились поникшие лица товарищей, поэтому молодой человек решил взбодрить ребят.

– А что, братцы, не спеть ли нам песню, а? – задорно ухмыльнувшись, спросил Ромашин.

– А что, можно! – поддержал его Санька.

– Артур, запевай!

– И-и-идит-т-те в-в-вы к-к-к…. – зубы прозябшего до костей связиста стучали так, что не давали выговорить ни слова.

– Ну, ладно-ладно, не продолжай, продрог ты, знаем мы, куда послать хочешь. Давай Антип, спевай!

Антип с радостью повел песню своим чистым тенором. Он до жути любил петь, война не дала талантливому парню закончить консерваторию, поэтому он частенько был запевалой среди бойцов.

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой.

Выходила на берег Катюша,

На высокий, на берег крутой.

И только хотели бойцы подхватить полюбившуюся всем песню, как прервал их недовольный выбором песни Андрей:

– Песня, конечно, хороша, спору нет. Да поднадоела уже слеганца…

– Тьху ты, чортяка, тыльки ж спиваты почалы, шо ж ты за людына така! – рассердился на Ромашина Петро, да так, что шитье свое в сторону отбросил.

– Ты не злись, не злись, Петенька. Вон у нас новенький сидит, – шаловливый взгляд его упал на молодого бойца. Тот поднял на него свои удивленные глаза. – Степан! Ты ж у нас с Дону, вроде?

– С Дону, – с улыбкой согласился Степа. Любил он свой край и скучал по вольным степям до боли в сердце. Каждое упоминание великого Дона радостью отдавалось в нем.

– Никак, казак?

– Казак, – подтвердил молодой человек, выпятив грудь вперед и расправляя плечи.

– А ну-ка, казачок, спой-ка нам чего-нибудь своего, народного! – подначивал его Андрей.

– Да я не умею, – парень застеснялся, опустил голову к рукам. Пел он только в компании, боялся голоса своего, когда в одиночку запевал.

– А кто у нас умеет? Антип, разве что… Так он с образованием. Пой! – Андрей всегда умел людей провоцировать на интересные вещи. Солдаты поддержали Андрея, и по землянке гулким эхом пронеслось «пой, запевай, не стесняйся».

Степан оживился, в глазах его заиграл задор, закипела кровь, на губах растянулась широкая улыбка. Он встал в середину землянки, немного прокашлялся и повел песню своим глубоким и приятным голосом, наполненным любовью к родной песне.

Как за чёрный Терек, как за грозный Терек,

Ехали казаки сорок тысяч лошадей.

И покрылось поле, и покрылся берег

Сотнями порубанных, пострелянных людей.

Любо, братцы, любо,

Любо братцы жить…

Степан обвел глазами людей, заполнивших землянку. Они сидели тихо, внимательно вслушиваясь в песню. Казачок слегка растерялся, не мог разобрать реакции бойцов: его окружали серьезные, вдумчивые лица. Андрей заметил волнение Степана и решил его поддержать:

– О, так эту песню и мы знаем! Запевай, ребяты!

С нашим атаманом не приходится тужить.

Любо, братцы, любо,

Любо братцы жить.

С нашим атаманом не приходится тужить.

Песня широко разливалась по землянке, наполняя ее грубыми мужскими голосами. Вдруг солдаты запели так громко, что часовые, стоящие на своих позициях, услышали ее и стали тихонько подпевать. Еще долго бойцы пели, отводили дух после боя с помощью музыки. Не помешала бы гармонь, конечно… Но и без того песня лилась ручьем, восстанавливая солдатские силы. Так продолжалось до тех пор, пока взвод не решил укладываться спать.

Наступила тишина. Каждый думал о своем: «эх, как там моя дроля?», «сейчас бы в Астрахань, раков побродить», «молитв не знаю, от сердца прошу: Господи, сохрани отца!», «домой приеду, первым делом Дону поклонюсь»… Как ценны на фронте минуты затишья и радости, когда можешь просто так, ни о чем поговорить с боевым товарищем! А завтра снова в бой. За своих родных! За Родину!