* * *

Недавно тетя Дины Школьник пожаловалась по телефону своей обожаемой племяннице: «Знаешь, Диночка, с этой чокнутой политикой… Мы, Школьники, все теперь оказались детями разных народов, слушай. Ты — в Украине, Мишка — в Израиле. Я — в России. И мы все как эти… Отрезанные ломоти! Меня как будто опять выбросили из самолета. И уносит, уносит ветром далеко от своих… И опять не знаю, куда приземлюсь и что буду делать…»

Мои друзья и родные знают, что, если бы я не стала тем, кем сейчас стала (или не стала?), я была бы дирижером большого (именно большого, а не камерного!), большого симфонического оркестра. Большого-пребольшого! Я тыщу раз признавалась всем, что мечтала в детстве стать хотя бы ассистентом дирижера, носить за ним ноты. А когда у него, например, похмелье или, простите, понос, дирижировать вместо него. Хотя бы чуть-чуть.

Если бы вы знали, как я, десятилетняя, неустанно и настойчиво дирижировала оркестром под управлением фон Караяна! У нас дома было много толстых черных пластинок с классическими произведениями в исполнении оркестра под его руководством. А еще и под управлением Рождественского Геннадия или, чаще всего, Мравинского. Хотя изображала я всегда Стоковского. Моя мама, насмотревшись в детстве трофейных фильмов, подробно описывала его и, закатывая глаза, добавляла мечтательно, что Стоковский — «эт-то что-т-то!».

Я ставила пластинку, сажала перед собой, чуть слева от себя, плюшевого медведя Юрочку — сейчас поймете почему. Из «Ригонды» — нашего старого проверенного проигрывателя, моего товарища, особенно обожаемого в те дни, когда мои глаза были закапаны атропином, и зрачки расширены, и читать нельзя было, — словом, во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, в дни жесточайших ангин и гриппов, — раздавалось сначала шипение, а потом уже шуршали программками, покашливали (мои! — будто бы) слушатели (ведь запись велась чаще всего из зала)… И тогда стремительно, через всю комнату, с торжественной и насупленной рожей я подлетала к зеркалу и рассеянно пожимала медведю лапу. Поняли? Поняли? Нет?.. В общем, медведь Юрочка был у меня первой скрипкой. Маминой складной учительской указкой (была у нее такая ручка-указка) я гневно стучала по специальной подставке для цветов (типа пульт). Ох же я была дирижер-диктатор! Ох же я была дирижер-деспот! Потом плавно руками давала невидимому оркестру ауфтакт и… Боже мой, как выразительны были мои жесты, какая четкость и определенность была в моих движениях! Как я держала все партии на кончиках моих пальцев и как собирала звуки горстями!..

Коварная бабушка, подглядев однажды за моими занятиями, сообщила деду скептически: «то ли плавать учится, то ли комаров гоняет. Корецкой надо показать однозначно». Корецкая была детский доктор, бабушкина подруга.

А когда дирижировала Вероника Дударова, все домашние мне кричали, мол, иди быстрей, твоя в телевизоре.

Я мечтала побыстрей постареть и просто видела, как в свой семидесятипятилетний юбилей я выхожу к пульту — сухая, подтянутая, с седой копной непослушных волос, как у Бетховена, во фрачной мужской паре, вдохновенная, вне времени. Ну и дальше — тук-тук-тук палочкой, потом всех музыкантов охватить взглядом, ауф-ф-ф-ф-фтакт… И-и-и-и-и…

Ну я еще не решила, что именно мы будем играть первым номером. Еще есть время. Да.

Теперь читатель понимает, как серьезно я отношусь к симфонической музыке. Хотя дирижеры (чуть не написала беспардонно: «Мы, дирижеры») нельзя сказать что люди всегда строгие и серьезные. Иногда они разыгрывают и зрителя, порой и музыкантов, часто шутят. И в концертах, где сидит неискушенная публика, бывают даже конфузы.

Ну вот, например, конкретная история.

Большой концерт. Официальный, приуроченный к какому-то государственному празднику. С присутствием высоких персон. Не в смысле роста, а в смысле должности. На самом-то деле высокая персона, что на концерт пришла, оказалась маленькая, широконькая. Она притащилась в зал, персона эта, уселась, а ножки у нее, верней у него, болтаются и до пола не достают. Но зато часы клевые и охрана приличная — парни как трехстворчатые шкафы…

Я вам вот что скажу. В нынешней ситуации, когда во власть идет… как бы это сформулировать поприличней, ну, скажем так, деклассированный элемент… Да еще и с лихим прошлым… Понятно, что их всех охранять надо. А охрану обучать. И не только приемам рукопашного боя, восточным единоборствам, но и… азам классической музыки. А вдруг персона классику послушать сподобится? Вместе с охраной (как же без нее, филармония все-таки!..). Ее-то саму, персону, обучать этим самым азам поздно уже. Да и бессмысленно: у них, как говорится, на другое ум головы заточен. А охрану надо. Потому что может выйти такой конфуз, ну такой конфуз может выйти… Рассказываю.

Словом, пришла, села персона. Вокруг персоны суетятся, юлят, программку, то-се. Рядом персонина супруга в атласном длинном и в убиенных нежных маленьких зверьках, дальше в этом же ряду персонины приближенные с супругами, тоже в убиенных животных, занесенных в Красную книгу практически. И с ними рядом, через одного, эти промышленные холодильники сидят — охрана. Молодцы такие, бдительные. Нервно галстуки гладят ладошками к уху — связь же там, так, да?

Начался концерт. Играет оркестр легонькое — так, для неискушенных. Ну там хиты всякие классические, узнаваемые. А во втором отделении Штраус. Вальсы, марши, польки. Нормально — персоне и персониным сотоварищам нравится — ничего не могу сказать. Это ж не Вагнера слушать или Шнитке там. Полечки, трям-та-та-там, трям-та-та-там. Персона повеселела даже, ножкой игриво подергивает. Персонина супруга милостиво головой в ритм качает.

Ну а я, за их спиной — там журналистов посадили, — я, как всегда, мысленно дирижирую и ни на что не обращаю внимания. И тут вдруг после шквала аплодисментов конферансье объявляет:

— Иоганн Штраус. Полька «На охоте».

Следом вылетает дирижер, элегантный, счастливый. Концерт идет к концу, все хорошо. Выходит, значит. С этим в руке… С пистолетом выходит. И говорит, повернувшись к залу, роскошным баритоном, подняв пистолет:

— И напоследок…

Пошутил. Да?

Вот вы бы что подумали? Вы бы спокойно сидели бы, предвкушали бы. Потому что вы же знаете про пистолет в польке Штрауса «На охоте». Но там же сидели… Я говорила же вам — хотя бы готовить их. Перед каждым концертом готовить. Типа — это такое произведение, а в этом будет очень громко — не бойтесь, а тут вот — постреляют чуть-чуть…

Но нет, не подготовили…

И тут уже началось другое шоу. Дирижер, бедный, даже не успел сделать вот этот вот ауфтакт, мной любимый до глубины души жест, жест-импульс, жест-сигнал, жест — знак магический, который настраивает на произведение весь оркестр. И ведь ни персона, ни персонины соседи не знали, что пистолет стартовый и в этой полечке используется как музыкальный инструмент. Там же как: вначале «бах-бах!». И потом еще в конце: «ти-ри-та-ра», потом «та-а-а-а-а» — и опять выстрел пистолета: «бах-бах!» Потом опять: «тирира-а-а-а-а-а-а» и «бах-бах!». Некоторые и в середке стреляют — потому что нравится же. Бабахать.