Полмесяца назад, как рассказали Горгию, у берегов Кирны[7]боевые фокейские триеры сшиблись в морском бою с несметной флотилией карфагенских и этрусских кораблей. Давно уже карфагеняне точили зубы на фокейских мореходов – не давала им покоя торговля греков с богатым Тартессом. И вот, заключив союз с этрусскими морскими разбойниками, напали они на фокейцев. Яростно обменивались неприятельские корабли градом камней из баллист, сваливались бортами, бились врукопашную на палубах. Разошлись поздним вечером, оставив три с лишним десятка кораблей – жаркими факелами горели они в ночи. Не одолели греков карфагенские воины в открытом бою, но слишком велики были потери фокейцев. Пришлось им отступиться от Алалии, отдать Кирну врагу.

Советовали Горгию поворачивать обратно.

– Все равно не пройдешь в Тартесс. Даже если проскочишь к иберийским берегам, к Майнаке[8], остановят тебя карфагеняне в узком месте, у Геракловых Столбов. Слышь, купец, поклялся Карфаген, что ни один фокейский корабль не достигнет больше Тартесса. Принеси жертвы богам и поворачивай назад.

– Жертвы богам я принесу, – ответил Горгий после долгого раздумья. – Но сворачивать с пути не стану. Запад опасен, но еще большая опасность надвигается на Фокею с востока.

– Персы? – спрашивали колонисты из Кум.

– Персы, – подтвердил Горгий. – Фокее нужно оружие. Много оружия. За этим я и плыву в Тартесс. А дальше – как будет угодно богам.

– Да, да, – кивали колонисты. – Оружие в Тартессе хорошее… О боги, что станется с Фокеей!

Горгий принес богатые дары Посейдону и Аполлону – укротителю бурь – и вышел в море. Упрямо держал на запад. Божественные близнецы Кастор и Полидевк, сияя в ночном небе, указывали ему дорогу. Ужасная двухдневная буря обрушилась на корабль и поглотила бы его, если б не дары, принесенные в Кумах. Она же, эта буря, спасла корабль от этрусских морских разбойников, погнавшихся было за Горгием у острова Ихнусса[9].

Дальше, за Ихнуссой, был долгий и опасный переход до Островного моста – тысяча шестьсот стадий открытого пустынного моря.

Остались позади затаенные в вечерней дымке Мелусса и Кромиусса, населенные дикими балеарами, несравненными метателями камней, ныне подвластными, по слухам, Карфагену. Осталась за кормой Питиусса[10]– последний из островов Моста.

И вот открылся взглядам фокейцев скалистый берег Иберии. Не это ли сказочная Гесперия, Вечерняя страна, дальний край Ойкумены, омываемый таинственной рекой Океаном, овеянный древними легендами? Где-то там, как говорили в старину. – Элисий, обиталище душ умерших.

Сам Горгий, хоть и немало поплавал на своем веку, ни разу не забирался так далеко, на крайний запад Талассы[11]. Но многоопытный кормчий Неокл дважды хаживал в Тартесс, потому и выбрал его Горгий. Уверенно довел Неокл корабль до стоянки под высокой, как башня, скалой.

Это был Гемероскопейон – «Дневной страж» – первая фокейская колония на иберийском побережье. Здесь уже знали о морском сражении у Алалии – скорбную весть принес заезжий купец-массалиот[12]. Впрочем, немногочисленные жители колонии были взбудоражены другим событием: дочь местного правителя выходила замуж за вождя соседнего иберийского племени. «Эти уже никогда не вернутся на родину», – подумал Горгий, глядя на колонистов, на их бурные приготовления к свадьбе. И хотя сам он был родом не из Фокеи, ему стало грустно.

Дожидаться свадьбы Горгий отказался. В небольшом храме Артемиды принес он в жертву последнюю из взятых с собой коров – все равно собиралась она околеть от жары и качки, а солонина подходила к концу. Всемогущим богам пожертвовали коровью утробу и тощие ноги, остальное зажарили, поели вдоволь свежего мяса, запили вином. Гребцы и матросы повеселели.

Последняя стоянка и отдых были в Майнаке.

Издали, с моря, это поселение, окруженное стенами и утонувшее в буйной зелени, казалось беззаботно дремлющим под жарким синим небом, на фоне желтоватых гор. Но, сойдя на берег, Горгий понял, что дремотный покой был обманчив. Здешние колонисты сильно опасались, что теперь, когда фокейский флот, по-видимому, надолго покинет западную часть Моря, Майнака станет добычей карфагенян. Уже дважды входили в широкую бухту карфагенские корабли – к берегу, верно, не приближались, но стояли подолгу, высматривали что-то. По всему видно, собираются запереть Майнаку с Моря.

Массалиотский купец – тот самый, что перед Горгием побывал в Гемероскопейоне, – сидел в винном погребе, пьяный и всклокоченный. Проливая вино на дорогую хламиду, выкрикивал непристойности, грозился до основания разрушить Карфаген, а заодно Майнаку – это прибежище скотоложцев и трусов.

– Уже десять дней наливается вином и богохульствует, – хмуро сказал Горгию здешний старейшина. – Продолжать путь в Тартесс морем опасается и по сухопутью идти не хочет, а в Массалию возвращаться тоже не желает. Видывал я упрямых ослов, но таких…

Массалиот, услышав это, повернул голову и выпучил на Горгия бессмысленные глаза.

– Хватайте его! – закричал, тыча пальцем и пытаясь подняться. – Это кар-р-фагенская собака! Рубите его!

Диомед, сопровождавший Горгия, подскочил сзади к массалиоту, защекотал его под мышками. Тот взвизгнул, захохотал; отбиваясь, опрокинул пифос с вином.

Горгий вышел на улицу, под тень шатрообразных пиний, утер пот ладонью. Старейшина покосился на его горбоносый профиль.

– Долог ли сухой путь в Тартесс? – спросил Горгий.

– Дорога идет через горы. – Старейшина вяло махнул рукой в сторону гор. – Потом надо спуститься в долину Бетиса[13], она и приведет к Тартессу. Если на лошадях, то доберешься за десять дней. На быках – за двадцать.

– А морем?

– Не советую тебе идти морем. У Столбов…

– Сколько, я спрашиваю, плыть морем? – резко прервал его Горгий.

– Пять суток корабельного бега, – недовольно сказал старейшина.

Несколько дней отдыхали в гостеприимной Майнаке, ели свежую баранину и пили много вина. Горгий размышлял. Как-то утром поймал массалиотского купца в минуту просветления, предложил вместе плыть к Тартессу.