Последние шаги. Дверь в палату открыта. Я захожу внутрь. Там нет никого. Кровать Ольги пуста. Я стою и не знаю, что делать дальше. Плакать или начать обвинять врача. Как надо себя вести. В больницах надо держать брошюрки на столиках. «Что делать, когда умирает сестра». «Пять способов выразить своё горе».

«О, быстро вы».

Доктор заглядывает в палату. Я непонимающе смотрю на пустую кровать, затем на него.

«Ночью был приступ», – поясняет он, – «Пришлось подключить к оборудованию».

«Всё плохо?», – спрашиваю я.

«Четвёртая стадия. Я вам сразу сказал, что надеяться особо не на что. Врать не буду, тут вопрос нескольких недель, если не дней».

«Можно мне к ней?»

Он кивает. Я иду за ним по окрашенному серой краской коридору. Ольга лежит с закрытыми глазами. Две трубки, выходящие из её ноздрей, уходят в корпус аппарата системы жизнеобеспечения.

«Она меня слышит?», – спрашиваю я.

«Вряд ли», – отвечает доктор, – «Вы побудьте с ней, если хотите, я попозже подойду».

«Хорошо».

Я сажусь на стул рядом с кроватью. Осторожно беру сестру за руку. Её пальцы еле тёплые. Я обхватываю их своими, пытаюсь согреть. И думаю о Камнях.

Отец учит меня стрелять.

«Сынок», – говорит он, перезаряжая ружьё, – «Мужчина всегда идёт до конца. Чтобы не случилось. Держи».

Он передаёт мне ружьё.

«Целься. Так, а теперь нажимай. Тихо, не дёргай, плавно. Отлично!»

Консервная банка, кувыркаясь, улетает с пенька.

«До конца», – повторяет отец, – «И если надо защитить близких, мужчина не раздумывает. Ты понимаешь о чём я?»

«Конечно», – солидно говорю я, возвращая ружьё.

«Ничего ты пока не понимаешь», – смеётся он.

Спустя две недели отец не вернётся с работы. Запрётся в туалете, закрепит на трубе стропу, завяжет на другом её конце петлю. Труба проходит слишком низко от пола, ему приходится встать на колени на грязный заплёванный кафель и задушить себя самому. Все думали, что мать, вечно заплаканная, переходящая из истерики в депрессию, мать последует за ним, но нет. Как бы ужасно не звучало, но смерть отца вернула её к жизни. Мы больше никогда не видели её плачущей.

Мужчина идёт до конца. Я повторяю это, пробираясь через занесённый снегом лес. Мужчина идёт до конца. Я повторяю это, когда пальцы на ногах немеют от холода. Я повторяю это, когда наступает ночь, и я выщупываю фонариком путь в кромешной темноте леса. Повторяю, когда начинается метель. Сквозь снег и тьму иду я к Камням.

Силы окончательно покидают меня. Я валюсь в снег. Я не чувствую холода, только страшную, пропитавшую метастазами всё моё тело, усталость. Мои глаза закрываются. Я засыпаю.

Боль, резкая обжигающая боль вспыхивает в правой щеке. Я открываю глаза. Надо мной стоит отец. Лицо его мертвенно-синего цвета. На шее рубец от петли.

«Вставай», – он протягивает мне руку, – «Мужчина всегда идёт до конца».

Я поднимаюсь и ковыляю за ним. Отец идёт по сугробам легко, не оставляя следов. Я бреду по колено в снегу. Мы идём к Камням, мой мёртвый отец и полумёртвый я.

Метель украла все бешеным лётом снега. Но Камни я вижу издалека. Уже не могу идти. Но я ползу, захлёбываясь снегом. Перчатки давно слетели с рук, снег в ботинках, снег под одеждой и кажется, что изнутри я тоже набит колким холодным снегом. Как червь я извиваюсь в снегу.

С каждой секундой из моего тела уходит жизнь. До камней осталось всего ничего, каких-нибудь пара метров. Отец исчез, нет никого рядом. По сантиметру, по миллиметру я подползаю к Камням.

До конца. Рукам и ногам больше не холодно. Их больше нет. Вместо них ледяные обрубки. До конца. Ещё один рывок тела. Ещё одно движение. Ещё один отвоёванный у снега сантиметр. До конца. Я вцепляюсь омертвевшими пальцами в холодное и белое, я отталкиваюсь ногами от снежной пустоты. Я достигаю каменного треугольника.

Тепло. Тепло обволакивает меня. Здесь нет ветра, нет снега. Только тепло и тихая песня Камней. Кровь возвращается в обмороженные конечности, причиняя такую боль, что я не сдерживаю крик. Я лежу на бесснежной, по-весеннему прогретой земле и, впервые за долгое время, ощущаю себя счастливым. Осталось сделать только одно.

Я встаю в треугольнике Камней. Камней, оставленных Бог знает кем, Бог знает когда в этом лесу. Я прикасаюсь к Камню рукой. Я подтверждаю договор, который заключил в детстве. Мир начинает вращаться.

Я открываю глаза. Ольга стоит надо мной.

«Сукин ты сын», – шепчет она, – «Что ты сделал… Сукин сын»

«Эй», – пытаюсь пошутить я, – «Не смей так о нашей маме».

Я лежу в кровати, на четвёртом этаже больницы. Этот этаж мы между собой называем этажом смертников.

«Я сошла с ума?», – спрашивает сестра, – «Или это сон? Это сон, да? Такого же не может быть».

Я качаю головой.

«Может. Всё по-настоящему».

«И у меня больше нет…»

«Ты здорова».

«Как. И что. Ты. Сделал», – чеканит сестра.

«Не важно. Главное, всё получилось», – улыбаюсь я.

«Получилось?», – взвизгивает она, – «Получилось?! Теперь ты умрёшь из-за меня, а я ничего не смогу с этим сделать! Верни всё назад, верни!»

Она бьёт меня кулаком в грудь. Я ловлю её руку и притягиваю Ольгу к себе. Сначала она вырывается, потом затихает. Потом начинает плакать.

«Шшш…», – шепчу я и укачиваю её, как в детстве, когда она прибегала ко мне с разбитой коленкой или крапивным ожогом, – «Шшш… Всё пройдёт…»

«Я не хочу уезжать», – Ольга упрямо смотрит на меня, – «Ты не останешься один».

«Послушай», – терпеливо повторяю я, – «Ты мне пообещала, что выполнишь моё последнее желание. Ведь пообещала?»

«Да, но…»

«Нет, так не пойдёт. Что ещё за «но»? Ты пообещала. Безо всяких там «но». Будь добра выполнить. В конце-то концов, умирающий брат не часто обращается к тебе с последней просьбой», – смеюсь я.

«Дурак», – буркает она.

«Так ты сделаешь это?»

«Да», – вздыхает она, – «Да, я это сделаю».

«Тогда обними брата и вали уже отсюда».

Ольга обнимает меня так крепко, что перехватывает дыхание.

«Я тебя люблю»

«И я тебя, маленькая. А теперь иди, пока я не разревелся. Давай, ну!»

Дверь закрывается за ней.

Я уже почти не шевелюсь. Лежу, оплетённый трубками, проводами и шлангами. Боль не прекращается ни на миг. Осталось недолго, я это знаю. Если повернуть голову в бок, видно окно. За окном падает снег. Я не вижу, что там внизу, но наверняка всё в сугробах. Дворник в китайском пуховике вяло скребёт лопатой. Мне бы хотелось спуститься и покурить