Да, нечасто такое происходило в этом черном и грязном притоне! В проеме двери вместе с волной холода возникает силуэт молодой женщины. Она высока, с густыми каштановыми волосами, роскошными волнами падающими на меховой воротник. Догги с лампой в руке невольно отступает назад при виде ее очаровательного лица, украшенного огромными голубыми глазами… Бархатная кофточка подчеркивает тонкую талию девушки… Рука, обтянутая тонкой перчаткой, придерживает складки длинной юбки–амазонки.

— Наконец! — говорит она сухо. — Слава Богу, что вы решились открыть!

Затем, входя в помещение, произносит:

— Добрый вечер, джентльмену! Трип и Мои встают.

Красавица скользит взглядом по притону и не может, да и не старается сдержать брезгливой гримасы. Но это длится лишь мгновение — и она ослепительно улыбается.

— Прошу прощения, джентльмены, — произносит она мягким и вместе с тем уверенным голосом, — что беспокою нос в такой поздний час, а главное — во время столь серьезных занятий…

Трип сделал жест галантного протеста, скопированный Мопом и подтвержденный Догги.

— Но, — продолжала она, — меня извиняет важность дело, которое привело меня сюда…

— Готовы к вашим услугам, мисс, — поторопился сказать Дигги своим уже известным нам хриплым голосом.

Благодарю, Впрочем! я не задержу вас надолго. Я ищу… одного… джентльмена… с именем довольно странным, которое я, как нарочно, именно в эту минуту забыла…

Действительно, в этот момент девушка яростно ворошило свою упрямую память.

— Джентльмена? — спросил Догги, невольно оглядываясь вокруг. — Уверены ли вы в том, что говорите?

— Джентльмен носит довольно странное имя… Оно состоит из одного слога…

— Может быть — Трип? — вскрикнуло зеленоватое существо с этим прозвищем.

— Нет, не так…

— Так, может быть — Моп! — сказал другой, делая шаг вперед.

— И не так…

— Тогда, возможно, — рискнул сказать Догги, — это Бам…

— Бам, Бам! Да, да, вы правы…

Это воровское прозвище как бы оскверняло ее детские уста. Двое субъектов с такими же односложными именами почувствовали ревнивое разочарование. Искали Бама. Почему Бама, а не Трипа и не Мопа?

— И вы действительно ищете Бама? — вкрадчиво обратился к ней Догги. Он приблизил лампу к своему лицу, делая таким образом последнюю попытку предложить собственную персону.

— Я сказала — Бам! — отчетливо проговорила незнакомка.

Послышались три вздоха разочарования. Трип, Моп и Догги движением, полным безропотной покорности судьбе, указали под стол, не произнося ни единого слова.

— Где же он? — спросила красавица.

— Под столом, — коротко ответил Догги.

Он опустил лампу и она осветила груду лохмотьев, в которой трудно было определить человека.

— Что он делает под этим столом? Догги колебался.

— У него в шляпе был слишком тяжелый кирпич… Вот он и перетянул…

— Я не понимаю…

— Тысячу извинений! — сказал Моп, снисходя к ее невежеству в области лингвистики, — он пьян, как кентуккиец.

Молодая леди побледнела.

— А! Он пьян! — прошептала она. — Пьян! Пьян!

И она еще раз повторила это слово с выражением ужаса… Трип взял за плечи валявшегося без чувств на жирном полу человека и выволок вперед. Затем, продев свои руки ему под мышки, сказал:

— Эй, ты, старый черт! Очнись чуть–чуть… С тобой хотят поговорить!

Свет лампы падал на лицо несчастного, голова его бессмысленно качалась. Лицо было синим. Красноватые веки едва прикрывали тусклые глаза. Нижняя губа отвисла, ее покрывала белесоватая пена. Из груди вырывалось глухое хрипение.

— Вот видите, — сказал Догги, — от него ничего не добьешься.,.

Девушка низко склонилась над пьяницей. Она пристально смотрела на него, как будто желая выспросить о чем–то эти обезображенные пороком черты.

Затем, выпрямившись и взглянув на остальных, смотревших на нее с напряженным вниманием, сказала:

— Джентльмены, отнесите этого человека в мои сани.

— Что? Что вы говорите?.. — спросил озадаченный Трип.

— Но, — сказал Догги, — не можете же вы увезти его в таком состоянии!..

— Последний раз, — сказала молодая девушка, — я вас предупреждаю, что я не имею ни времени, ни права ждать!

Догги первый решился заговорить смелее.

— Ручаетесь ли вы, по крайней мере, что наш достойный друг — так как он все равно что наш брат — не подвергнется никакой опасности?..

— Довольно разговоров! Думаю, это положит конец вашей недоверчивости…

И незнакомка бросила на грязную стойку кошелек, звон содержимого которого прозвучал неотразимым аргументом. Без дальнейших колебаний все трое взяли Бама, по–прежнему неподвижного, и приподняли — кто за голову, кто за руки и ноги…

Незнакомка вышла и села в сани.

— Благодарю! — сказала она.

После этого она дернула вожжи и тут же скрылась в пелене пурга.

Уолл–стрит — улица банков и страховых обществ. Там устраиваются все финансовые дела, там считаются, катятся, падают и собираются доллары. К Уолл–стрит примыкает Нассау–стрит, которая имеет вид груды мусора и камней. Она заканчивается кварталом Бродвей, великолепные дома и роскошные магазины которого тянутся в бесконечную даль и здесь же, с угла церкви Троицы, восхищенному глазу открывается "Река Востока", усеянная кораблями, испещренная их стройными мачтами и дымящимися трубами пароходов.

Около Малого Казначейства обращает на себя внимание богатый двухэтажный дом. Его высокие остроконечные окна закрыты шторами. Четыре широкие ступени ведут к подъезду. Первый этаж украшен фронтоном, поддерживаемым колоннами с коринфскими капителями.

Черная мраморная плита, укрепленная четырьмя золочеными болтами, красуется у двери. На ней видны следующие слова: "С. Б. М. Тиллингест — Банк Новой Англии". Имя Тиллингеста очень известно. Его подпись принимается всеми и он пользуется большим кредитом. Одним взмахом карандаша в своей записной книжке он решает вопросы процветания или упадка других банкирских домов. Дом же его — храм, воздвигнутый торжествующей спекуляцией.

В одной из комнат первого этажа сам Тиллингест лежит на кушетке, бледный, с лихорадочно горящими глазами. Его бледные губы конвульсивно подергиваются. Возле него стоит за пюпитром поверенный, который пишет под диктовку и передает банкиру один за другим листы, заполненные цифрами.

Тиллингест умирает. Два часа тому назад его осмотрел доктор и на настоятельный вопрос о его болезни, ответил, что смерть последует не позже чем через сутки.