class="p1">— Нам. Православным иудеям, — с достоинством ответил Миха, обведя рукой наши удивлённые славянские физиономии, и доверительно добавил, — нам сегодня только тору читать можно, священную книгу.

Аспирант недоуменно уставился на журнал в Михиной руке и, радостно изобличая, ткнул пальцем:

— Ха. А журнальчик-то «Наука и жизнь».

— Это для маскировки, — серьезно, готовый вот-вот рассмеяться, продолжил Миха и хитро прищурил для снятия веселящего напряжения правый глаз, — обложка от «Науки и жизнь», а внутри все написано как надо, справа налево, на иврите.

— Можно посмотреть? — не унимался аспирант.

— Чужим нельзя. Сделаешь обрезание, приходи, обязательно покажем, — и, не сдержав раздирающих внутренних сил собственного юмора, громко и жизнерадостно рассмеялся.

— В следующий раз на входе снимешь штаны, предъявишь свой «еврейский паспорт» и милости просим, — подхватил Мурчик всеобщий хохот.

— Цедрейтер, — громко вспомнил я первое пришедшее в голову слово на идиш.

— А что ты ему сказал? — Шура удивлённо посмотрел в мою сторону.

— Понятия не имею. Или «будь здоров», или «сумасшедший» — я их всегда путаю.

Аспирант ничего не ответил, запихнул продукты обратно в буфет и, неприятно кося злыми глазами, молча вышел из комнаты. Мне почему-то показалось, что количество врагов среди аспирантов не убавилось, разве что одним антисемитом стало больше.

2. Время собирать камни

Сегодня долгожданная суббота. После вчерашней бурной пятницы в качестве незваных гостей на «дне варенья» хотелось немного покоя.

Ожидание долгожданной тишины субботней харьковской общаги, казалось, тянется дольше обычного. Нет, мы не проснулись раньше времени, наоборот, даже выспались после вчерашнего кипучего вечера, но шаги по коридору всё никак не стихали — шаркали, стучали каблуками, суетливо сновали туда-сюда. Гремела посуда, на кухне свистел чайник. Разве что не было обычных поутру криков и громких разговоров, только приглушенный шёпот, сдавленные смешки и немногословные тихие обрывки предложений. Спать уже не хотелось, но и вставать было бессмысленно, пока все не разойдутся и не освободят места общественного пользования, включая кухню и умывальник.

Вчера вечером мы ещё долго не ложились спать, вспоминая перипетии «томного вечера», нервно ржали в эйфории победы, ещё и ещё раз смакуя реакцию чернявенького на тихие, задушевные и глубоко проникновенные слова Шуры. Долго не могли заснуть, выходили курить, пили чай, бродили в туалет, потом опять чай и опять курили. Болтали обо всём и ни о чём. Разговор из шутливого и легковесного, по мере наката усталости, переползал в серьезный и обстоятельный, чтобы разрядиться смехом на внезапную, но своевременную шутку. Так и заснули, вымотанные впечатлениями долгого вечера, с ломотой в скулах от постоянного непроходящего смеха.

Теперь, утром, лёжа с открытыми глазами, можно подытожить всё сказанное и пересказанное вечером и ночью. Попробую, отложив в сторону прозвучавшие шутки и подколки, сделать выжимку из многочасовой беседы.

Странные нас окружают люди, вернее сказать, непривычные для нас в общении. Иногда кажется, что для беседы с ними на общем для нас русском языке нужен переводчик. Вроде бы и слова складываются правильно и предложения стройные, а со смыслом что-то не в порядке. Везде — как в наших харьковских институтах, научных или в этом учебном, так и в общаге — одно и то же. Удручающе некомфортно.

Шутки наши они категорически не воспринимают. Или чувство юмора у нас разное, или уж очень они серьёзно относятся к жизни, особенно здесь, в общежитии. А почему бы и нет. Вот мы, жизнерадостные домашние одесские дети, ходим в институт из дома, где тепло и сытно, где всегда подкинут пару копеек на лишние личные расходы, мы одеты, обуты, а с проблемами пропитания и выживания, кроме как на практиках в других городах, никогда не сталкиваемся. Замечено, именно на выездных практиках и военных сборах у нас и проявляются особенные черты характера, которые в тепличных условиях не востребованы и до поры до времени дремлют в домашнем уюте.

Другое дело они — ребята из общежития. Приехали в чужой большой город, поступили в институт, получили койко-место, на стипендию не прожить, окончишь институт — пинком под зад и по распределению опять в глушь. А как хочется зацепиться, получить в Харькове работу, встать в очередь на квартиру и вырасти из детских штанишек своего села или провинциального городка.

Особенно зубасты иногородние аспиранты. Эти акулы свои пять лет прожили не зря, знали, ради чего грызли гранит науки, тащили воз общественных нагрузок и глотали пыль комсомольских мероприятий. У них впереди такой шанс в жизни, как ни у кого. Защита диссертации, место на кафедре и, опять же, харьковская прописка, а там доцент, профессор или по административной линии — декан-проректор-ректор. Дух захватывает. Молодые старички-прагматики, целеустремленные, бескомпромиссные — ну откуда у них взяться чувству юмора. Как зачаток, конечно же, существует, иначе не смогут посмеяться над шуткой научного руководителя, а вот своего развития в процессе эволюции организма не произошло — рудимент.

Нам-то их жалко, их ограниченность очевидна, вот и подшучиваем как над скудоумными, а они, видимо, не до конца дебилы, что-то чувствуют, обижаются, иногда даже кажется, что серьёзно подозревают нас в неблагонадежности. Мы, конечно, такие же советские люди, как и они, ну не совсем такие, но советские. Но они однозначно видят в нас идеологических врагов — то замечают происки сионизма, то признаки капитализма, то остатки волюнтаризма, то проявления конформизма с космополитизмом или ещё какого-нибудь чуждого закордонного «-изма».

На ночном собрании и на сытый желудок мы единодушно решили — надо срочно менять стиль общения с категорий подобных неблагодарных слушателей. Не ровен час, отравят нам те несколько оставшихся недель до полного освобождения от ярма преддипломной практики.

Ведь прямо на глазах, из ничего, лёгкая неприязнь аспирантов переросла в затаённую обиду и ненависть, а там недолго и до открытой конфронтации. Нет сомнения, что обиженные, разочарованные и униженные студенты вчерашнего «дня варенья» — их добровольные помощники, боевые руки чистоплотных аспирантов. Только спрашивается, за что воюем? Что вам, ребята, надо?

Ой неспроста так быстро и в таком количестве было собрано столько людей в коридоре. Спонтанно, без организованной помощи такого не добиться. И аспиранты были среди них тоже неспроста.

Единогласно мы сошлись во мнении — без аспирантских торчащих ушей не обошлось. Конечно, обида студентов нам понята. Молодцы, подняли народ, собрали в одном месте, и накал агрессии был соответствующим, и степень негодования, но сложилось впечатление, что не их это заслуга. Тут были замешаны более влиятельные силы, радуясь возможности больно накостылять нам, варягам, чужими руками и указать место, чтобы сидели тихо где-то в уголочке, не высовывались и не раздражали