– Даже если это так, сие не лишено разумности, – уверенно возразил начальник штаба контр-адмирал Матусевич. – Заглядывать надо за горизонт тактики – в стратегию! Отчаянно сражаясь, мы, быть может, потопим несколько неприятельских кораблей, тем самым ценой собственных потерь облегчим дело для новейших броненосцев Рожественского.

– На «несколько» я не рассчитываю… – заикнулся было Витгефт, но осёкся, вспомнив категорическое царское «не унывать». Вместе с тем тоскливо призадумавшись: «Эх, боюсь, скорей всего побьём, покалечим мы в линии друг дружку с тем или иным невразумительным результатом. Было бы непростительным легкомыслием допускать, что Того позволит наносить вред своим кораблям до изнеможения – уйдёт паразит в Курэ да в Сасэбо на „лечение“. А нам куда? Доползут ли израненные корабли до Владивостока? Эх, если бы Стессель опрокинул врага с Высокой. Можно было бы дать судам ремонт в Артуре».

То, что ремонтировать всяко будет чего, уж сомнений не было. Тут же вспомнил строки из рекомендательных указаний петербургского штаба: «Ввиду возможности потери управления и командования флагманским броненосцем принять дополнительные меры по дублированию командования эскадрой».

Снова не понимал: «Вот что за чертовщина-мистика? Вне сомнения, что Того, как и я, намерен со всей возможностью расстрелять флагманское судно. Но откуда они взяли, что у „Цесаревича“ будут перебиты рули с последующей циркуляцией хода? И как вот мне сейчас на совещании младшим флагманам это преподнести? Сочтут, что спятил их адмирал! Не могу же я выдать за спятивших штаб и самого государя? Хм… однако зная склонность императора ко всякого рода прорицателям…»

– А на что же нам рассчитывать? – вернул из краткой задумчивости голос Ухтомского.

– В линейном бою огонь рассредоточим согласно строю, от «головного» корабля противника до «концевого», – сдержав вздох, объявил командующий, – при охвате с кормы либо с носа бьём по возможности и сообразности.

Есть несомненное искушение поразить флагманский броненосец Того – «Микасу», поскольку голова она и есть голова. Дай ей хорошенько по мозгам, по хэйхатировским мозгам, так и глядишь – не сдюжит супостат. Невольно будет судить по своему состоянию о неприятностях по всей эскадре. Однако более двум бить по одному не рекомендую, дабы не путаться в собственных всплесках.

– При рассредоточении огня не то что утопить, сильно измолотить бронированный корабль весьма сложно, – заметил Матусевич.

– Броненосцы – да, – согласился Витгефт, – а вот броненосные крейсера Дэвы… вот этих, если подвернутся – подпустить и лупить смертным боем, пока не убежали из-под накрытий! А там дай бог ночь и дело за миноносцами. Для того их всех и берём. Минным силам атаковать подранки ночью, затем немореходным миноноскам отступать в Порт-Артур. Нас же – подранков, – выдавил скрепя сердце адмирал, – будут прикрывать крейсера. Посему бронепалубникам ни под каким видом с более сильным противником в бой не ввязываться, укрываясь за бронированной колонной. Ваши пушки, господа, пригодятся нам в ночных атаках.

И главное! Что бы ни случилось, эскадра поддерживает генеральный курс. При видимой потере управления «Цесаревича» (вдруг!) командование немедленно принимает младший флагман и переходит на «Пересвет».

Самым большим желанием Витгефта было довести свои корабли до места рандеву… любой ценой, где с облегчением передать командование эскадрой (или то, что от неё останется) – либо Рожественскому, либо Дубасову, который должен прибыть туда же с владивостокскими крейсерами.

* * *

Пробило четыре склянки – десять утра.

Отпустив тралящий караван, флагманский корабль, подняв сигнал «Флот извещается, что государь император приказал нам…», лёг на курс, ведущий в сторону Корейского пролива.

День обещал быть солнечным, но ясным ли?

Уже к 11 часам дня с приартурских высоток эскадра напоминала о себе только обильным дымным затемнением на горизонте.

В бухте Белый Волк под прикрытием канонерских лодок «Гиляк» и «Отважный» ползали тральные суда, вылавливая японские мины. Бухта не простреливалась с японской стороны, и здесь могли отстояться последние уцелевшие суда Порт-Артура. Сюда же, несмотря на все безнадежности и царские приказы, могли вернуться израненные корабли Тихоокеанской эскадры.

Осторожный и прагматичный Витгефт не исключал такой вероятности.

В Порт-Артуре артиллерийская канонада сменилась где дружным, где захлёбывающимся «ура!», ружейным треском, хлопками самодельных бомбочек!

Людская масса, бегущая, падающая, отступающая и снова бросающаяся вверх, упрямым беспокойным муравейником осаждала занятую японцами гору Высокая.

За непомерно заваленные борта «Цесаревича» прозвали «пузаном». Особенно если смотреть на броненосец со стороны кормы…

Способный выдать более восемнадцати узлов, вожак русской «стаи» умеренно держал десять узлов, подстраиваясь под тихохода «Полтаву» и «наглотавшегося» воды «Ретвизана».

Японцы появились не одновременно, но как будто со всех сторон, сжимая дымную погоризонтную петлю.

Два крейсера-«мацусимы», естественно, никуда не делись, маяча на левом траверзе, не прекращая работать телеграфом.

Витгефт не счёл нужным глушить их передачи за бесполезностью сего занятия, мягко отмахнувшись от флаг-офицера:

– Пусть им… не перебивать.

Продолжали сновать туда-сюда на разном удалении и направлениях японские миноносцы, которые до этого попытались атаковать тралящий караван и были решительно отогнаны «Новиком».

Теперь же основательно загустело чадом из угольных топок слева впереди и сзади на правой раковине – по-видимому именно оттуда стягивались главные силы Того.

Создавалось неприятное зловещее впечатление, будто обкладывают со всех сторон.

«Однако… – вглядываясь, накрутив колесико бинокля на лучшую чёткость, оценивал адмирал, навскидку прикинув, – пока далеко до них… более ста кабельтовых. Определить, кто и что, будет возможным спустя некоторое время».

Поначалу Вильгельм Карлович суетливо вышагивал на мостике, дабы лично рассмотреть в оптику сгущающуюся угрозу. Но потом, очевидно, устав, уж только принимал доклады, оставаясь на левом крыле, по всему виду снова впав в апатию, игнорируя даже приятные ароматы – кто-то расстарался заказать кофий и сдобу с камбуза, понимая, что скоро будет не до перекуса. А командующий и ухом-носом не повёл, фатально готовый воспринимать исключительно другие запахи – угля, пороха, гари и, наверное (наверняка), ядовитой шимозы.

Командующий, слушая очередные уточнения – откуда, сколько, какими силами и курсами приближается враг, больше оглядывался назад, на вытянувшиеся в колонны корабли своей эскадры, словно ещё раз пытаясь заручиться силой и уверенностью – сдюжим ли, одолеем ли врага?

Ветер дул в северо-восточном направлении, погода всё более становилась ясной, барометр шёл в рост, и дым неожиданно легко уносило вверх, позволяя рассмотреть нагнавшее эскадру госпитальное судно, выделявшееся согласно Гаагской конвенции белым окрасом.

В приватной беседе с капитаном госпитальной «Монголии», коя наверняка не стала откровением для остальных офицеров эскадры, адмирал просил «в случае гибели какого-либо корабля всенепременно бежать на спасение команды, вызволяя из воды! Уж вас-то не посмеют тронуть. Только ради бога ночью светитесь всеми огнями, а то засветят вам басурмане