давно не задавался вопросами о мире и войне, о справедливости, о добре и зле, о нищете и богатстве, о счастье и горе. За свою долгую жизнь он успел по не многу побыть со всеми. И в какой-то момент Марк просто признал, что миром правит безумие. И люди, которые растут рядом с ним с пеленок, привыкают к безумию на столько, что потом, когда они видят жизнь, в которой оно, не то чтобы не правит, а даже совершенно ненужно. Порицается или вообще, осуждается, человеку, для которого безумие и безумцы были и друг, и враг, и отец, и мать, и любимая, гораздо легче будет вернуться к привычному и знакомому, нежели заново учиться отвечать за себя, проявлять благоразумие или зрелость. От того, дурь и так сложно искоренить, она живет в самих людях, в каждом отдельно и во всех вместе взятых, она у нас в крови. От того человек с малолетства смотрит на предмет, как на картину, пытаясь вникнуть не в саму суть его работы, во всю хитрость механизмов и цель изобретения, а лишь старается созерцать краски, которыми покрыт предмет и то, на сколько этому предмету удалось вписаться в общий интерьер мира. Никто не приучаемся задавать вопросы, от того потом мы не способны отличить черное от белого, свою войну от чужой.

Еще Марк заметил, что хотя он и докуривал неспешно уже третью сигарету, в столовую никто так и не думал нести завтрак. Потому-то год назад, он и отказывался отпускать кухни полоумную престарелую повариху Агату. Ее попросила к себе в личные прислуги София Алексеевна, после того, как выяснилось что Агата, до работы на Несмеяновых, до своих сорока пяти лет трудилась на кухне женского монастыря где-то под Ростовом. Но, по ее совам, как только Агата узнала о трагедии в семье профессора, тут же, сердце повелело ей бросить все и поспешить на помощь в дом Несмеяновых. Теперь же, с недавних пор, Агата служит только личной духовной наставницей Софии Алексеевны, всячески поддерживая ее в божьем пути. Агате выделили отдельную спальню, непосредственно в хозяйском доме, освободили от работы на кухне. В ее обязанности входило везде сопровождать хозяйку дома, помогать ей в служении Христу, и шепотом напевать Софии Алексеевне в течении дня различные православные молитвы и церковные песни. Хотя раньше старуха вдобавок к наставничеству, прекрасно справлялась и со своей работой на кухне. А новые молодые поварихи, Ира и Женя, уже почти с год не могут запомнить к какому времени необходимо подавать хозяйский завтрак.

Все это безумно раздражало Марка с одной стороны, но с другой, до появления Агаты, жена с утра до ночи изводила его рыданиям и упреками. Она могла несколько суток проводить в кровати, держа фотографии детей у себя на груди, или часами глядеть на них, заливая снимки слезами. Для Марка это был яд, который отнимал у него все силы и совершенно не давал работать. От того, он и привык уходить от нее в свой личный яблочный сад, который к тому времени уже успел уже подрасти и плодоносил почти каждый год. Теперь же он выделил под безумие Софии Алексеевны и Агаты, которая на сегодняшний день окончательно одурела и практически разучилась внятно говорить, весь первый этаж дома и организовал свою жизнь и работу в доме так, чтобы практически никогда с ними не пересекаться.

И в тот момент, когда Марк уже докурил третью сигарету, и терпению его пришел конец, и он был готов лично пойти на кухню отсчитывать свою прислугу, в двери вошла Александра Михайловна, управляющая хозяйственными делами дома Несмеяновых и близкая подруга Марка.

Увидев ее, он неспешно достал еще одну сигарету из пачки, ловко зажег ее, повернулся обратно к окну, затянулся и спокойным, приятным голосом заговорил:

— Не похоже, что ты несешь в руках мой завтрак. Можешь даже не начинать другие свои сегодняшние дела, пока не разберешься с кухней и тамошними дурехами, — он кончил говорить свое поручение, и снова медленно затянулся сигаретой.

— И тебе доброе утро, Марк Леонидович. Черт возьми, да сколько можно, я же буквально на той недели в сотый раз объясняла им распорядок! Как вообще не стыдно, с этим справлялась даже сумасшедшая Агата! — она положила какие-то журналы и почту на огромный деревянный обеденный стол, оттряхнула брюки и направилась на кухню, распахнув дверь в коридор, Александра на ходу начала кричать девушкам, — Ира, Женя, вы вообще…там? Вы надо мной издеваетесь… — ее голос звучал уже где-то в глубине дома.

Марк заметил, что по его бардовой водолазке ползет весь белый и пушистый, премилый маленький мотылек. Марк взял его в ладонь и преподнес к лицу, чтобы разглядеть. Мотылек и не думал улетать, лишь глядел на него своими черными выразительными глазками и старательно намывал белоснежные усики.

— Доверяешь мне, дружок? — тихо спросил у мотылька Марк, затем ухмыльнулся, хотел было вытянуть руку к окну и выпустить несчастное насекомое на улицу, как вдруг он заметил, что прямо под подоконником и до самой левой стены дома была натянута красивая и крепкая паучья сеть. К ней налипло множество капелек дождя, и все они поблескивали на ней, словно стеклянные лампочки. И с другого края этой паутины, под веткой голубой ели притаился крупный серо-коричневый паук. Ему совсем никого не удалось поймать в свои сети. Марк вновь поднес мотылька к лицу и так же тихо произнес, — Нельзя, нельзя, дружок, никому верить…

Затем Марк аккуратно заключил мотылька в кулак, поднес к самому подоконнику, наклонился и прилепил несчастного на большую и страшную паучью сеть. И глядя как насекомое начало беспомощно метаться, еще больше впутываясь в липкую ловушку, а паук потихоньку зашевелился и уже собрался ползти к нежданной в такую непогоду славной добыче, мужчина также тихо заключил:

— Ничего лучшего в своей маленькой короткой жизни ты сделать уже и не смог бы, малыш, — произнес он, и вновь затянулся, тлеющей все это время в левой руке сигаретой.

В этот момент, непонятно откуда выглянуло яркое утреннее солнце. Оно ослепило на мгновение Марка, а капли дождя на паутине засверкали словно гирлянды. В столовую тихо вернулась Александра.

…

Вслед за ней шумно и неуклюже, спотыкнувшись и ударившись почти об каждый предмет, что встретился им на пути, в комнату влетают кухарки. Они наперегонки ставят на стол столовые приборы, стаканы, салфетки, одновременно с этим поправляя волосы, и приводя в порядок перекрутившиеся в суматохе юбки. Затем Женя, худенькая и черноволосая, врезавшись на обратном пути в Иру,