моей тетки и, сидя на месте, спокойно выжидать свою судьбу. Но какое доказательство достаточно убедительно для пустого кармана? Мне было заявлено, что я должен искать себе счастья, однако о способах этих поисков возникли разногласия.

– Надо работать, Симон, – сказала сестра Люси, помолвленная с молодым эсквайром хорошей фамилии и строгих нравов.

– Надо молить Бога об указании тебе пути, – заметила вторая сестра, невеста молодого пастора кафедрального собора.

– Ни о том, ни о другом не упомянуто в предсказании Бетти, – строптиво отозвался я.

– Это подразумевается само собою, милый мальчик, – сказала мать.

Пастор потирал переносицу.

Однако правы оказались пастор и я, а не эти мудрые советницы. Если бы я отправился в Лондон, как они требовали, вместо того, чтобы, согласно собственному желанию и совету пастора, смирно сидеть на месте, большой вопрос, не осталось ли бы предсказание колдуньи мертвым звуком? Теперь мы жили мирно и тихо; до нас только издали доносился шум ужасов, совершавшихся в городе. Беспорядки не доходили до нас, и мы, здоровые духом и телом, не без злорадства обсуждали события, иногда осуждая своих заблудших собратьев.

Однако предсказание, очевидно, начинало действовать, хотя очень издалека.

Судьба привела новых жильцов в сторожку садовника, где когда-то жил пастор, теперь победно вернувшийся в свой пасторат.

Однажды я гулял по одной из аллей Кинтонского парка, что мне было раз навсегда разрешено, и увидел то, ради чего сюда и пришел: фигуру Барбары, одетой в нарядное белое платье.

Барбара держала себя со мной несколько надменно, потому что была богатой наследницей и ее семья не утратила своего положения в обществе, как случилось с нашей. Несмотря на это, мы были друзьями. Мы ссорились и мирились, взаимно оскорбляя и прощая друг друга, а лорд и леди Кинтон, считая меня, может быть, недостойным опасения, были со мной очень добры и милы. Лорд часто говорил о предсказании Бетти:

– Хотя король иногда имеет странные тайны, – подмигивая, говорил он, – и в его чаше бывает подчас странное вино, но что касается его любви…

Тут обыкновенно вступался пастор, подмигивая тоже, но немедленно переводя разговор на другую тему, не имевшую ничего общего с королем и его чувствами.

Итак, я увидел стройную фигуру, темные волосы и гордые глаза Барбары Кинтон, загоревшиеся гневом, когда их обладательница заметила то, что я меньше всего желал бы видеть в ее обществе. Это была другая девушка – пониже ростом и пополнее Барбары, одетая не хуже ее самой; она весело улыбалась розовыми губками с блеском горящих весельем, лукавых глаз. Когда Барбара увидела меня, то против обыкновения не сделала вида, что не замечает меня, а, наоборот, подбежала ко мне и с негодованием воскликнула:

– Симон, кто эта особа? Она посмела сказать мне, что мое платье деревенского фасона и висит на мне, как на вешалке.

– Мисс Барбара, кто же смотрит на платье, когда его обладательница так хороша? – спросил я.

Тогда я был еще так молод, что не знал, как сердятся женщины, если хвалят их наружность в ущерб туалету.

– Вы глупы! – сказала Барбара. – Кто она такая?

– Говорят, она из Лондона, – ответил я, – живет она в сторожке садовника, но я не ожидал увидеть ее здесь, в парке.

– И не увидите больше, насколько это от меня зависит. Зачем вы смотрите на нее? – резко добавила Барбара.

Правда, я смотрел на незнакомку, а теперь взглянул еще пристальнее, после чего наивно спросил по простоте души:

– Она очень хорошенькая. Разве вы этого не находите?

– Хорошенькая? – повторила Барбара. – А что вы понимаете в красоте, скажите, пожалуйста?

– Все, чему научился в Кинтон-Маноре, – с поклоном ответил я.

– Это еще не доказывает ее красоты, – сердито отозвалась Барбара.

– Красота бывает разная, – заметил я, делая шаг в сторону незнакомки, которая стояла, по-прежнему улыбаясь и обрывая лепестки цветка.

– Вы с ней знакомы? – спросила Барбара.

– Этому горю можно помочь, – улыбнулся я.

Будучи самым преданным и усердным поклонником мисс Кинтон, я все-таки слишком любил все новенькое, а потому решил подойти к гостье садовника, несмотря на сердитый кивок головы отвернувшейся от меня Барбары.

– Ведь это – простая вежливость, – заявил я, – справиться о ее здоровье, когда она только что приехала из Лондона. Но если вы желаете погулять со мной…

– Ничего подобного. Я хочу быть одна, – перебила Барбара.

– Ваше желание – для меня закон, – раскланялся я, когда она, не глядя на меня, пошла к дому.

Почти раскаиваясь в своем упорстве, смотрел я ей вслед; о, если бы она хоть раз обернулась! Однако это к делу не относится.

Я победил свое раскаяние и подошел к незнакомке с изысканной вежливостью, желая ей доброго здоровья. Она улыбнулась, хотя я не понял, чему. Это была молоденькая девушка лет шестнадцати-семнадцати; она ничуть не смутилась при моем приветствии, а, наоборот, шаловливо всплеснула руками и весело воскликнула:

– Мужчина! Ей-Богу, мужчина! Здесь, в этом-то месте!

Польщенный названием мужчины, я раскланялся еще раз.

– Или по крайней мере – будущий мужчина, – поправилась незнакомка, – если с Божьей помощью вырастет.

– Вы можете дожить до этого, еще не получив морщин, – ответил я, скрыв свою досаду.

– О, чудо! Он еще острит! Удивительно!

– В нашей стороне достаточно ума, а теперь не будет недостатка и в красоте, – сказал я.

– В самом деле? Кто учит у вас здесь говорить любезности?

– Такие учебники, как ваши глаза.

Несмотря на усмешку незнакомки, я был доволен своей фразой, вычитанной, правда, в каком-то романе. Она сделала мне низкий реверанс, задорно улыбаясь и играя глазами.

– Ну, сударь, – сказала она, – вы – конечно, Симон Дэл, о котором говорил мне садовник?

– К вашим услугам. Но садовник сыграл со мной плохую шутку: мне нечего дать взамен вашего имени.

– А у вас хорошенький букет! На него я променяю вам свое имя.

Этот букет я собрал для Барбары Кинтон и хотел поднести его ей, даже теперь еще, в знак примирения. Но она поступила со мной резко, а незнакомка так умильно смотрела на букет.

– Садовник – скряга относительно цветов, – вскользь сказала она.

– Сказать правду, я собирал этот букет для другой, – заикнулся было я.

– Тем лучше будет его аромат! – рассмеялась она. – Это придаст двойную цену цветам. – И она протянула к букету крошечную ручку.

– А этому учат в Лондоне? – спросил я, отстраняя цветы.

– Это годится и в деревне, везде,