– Вздор, Магни! Кабы ты хоть что-нибудь смыслила, ты знала бы, что зеленая вода – проклятье для матроса! Все равно что зеленый новичок на вахте.

– Но при чем же тут зеленые деревья? Чш-ш-ш! Слышите? Это ветерок дышит в листве.

– Уж если тебе нравится ветер, девочка, послушала бы ты, как воет в снастях норд-вест! А где у вас тут штормы и ураганы, где муссоны и пассаты в этой богоспасаемой лесной стороне? Я уж не говорю про рыбу, – ее здесь и в помине нет.

– Что ж, здесь тоже бывают нешуточные бури, это видно с первого взгляда. А лесные звери – разве их сравнить с рыбами!

– Это как сказать, – заявил дядюшка с непререкаемой авторитетностью бывалого матроса. – Чего нам не порассказали в Олбани про хищных зверей и что будто мы с ними столкнемся, а ведь нам не попалось ничего такого, что испугало бы даже тюленя. Я так полагаю, что никакие дикие звери не могут сравниться с акулой южных широт.

– Посмотрите-ка, дядюшка! – воскликнула племянница, которую больше занимала величественная красота бескрайнего леса, чем доводы ее почтенного родственника. – Вон там, над верхушками деревьев, вьется легкий дымок. Неужто здесь люди живут?

– А ведь верно! – подтвердил старый моряк. – Дым говорит о присутствии людей, а это стоит тысячи деревьев. Надо показать его Разящей Стреле – с такого дикаря еще станется: проскочит мимо гавани, так ее и не заметив. Там, где дымок, должен быть и камбуз.

И дядюшка, вынув руку из кармана, тронул стоявшего рядом индейца за плечо и показал ему на чуть заметный виток дыма, который вырывался из лесной чащи примерно за милю от них и, расплываясь почти невидимыми струйками, бесследно исчезал в дрожащем воздухе.

Тускарора был одним из тех внушительного вида воинов, которые чаще встречались среди коренного населения страны в прошлом веке, нежели в нынешнем; он достаточно терся среди колонистов, чтобы познакомиться с их обычаями и даже языком, но почти не утратил первобытной величавости и естественного достоинства, присущих вождям индейского племени. К старому моряку он относился дружелюбно, но с заметной сдержанностью, ибо индеец, встречавшийся с офицерами на военных постах, где бывал частым гостем, не мог не понимать, что перед ним лицо подначальное. От невозмутимой замкнутости тускароры веяло таким сознанием своего достоинства, что Чарльз Кэп – ибо так звали нашего моряка – не решался даже в минуты безудержного бахвальства обращаться с индейцем запанибрата, хоть их путешествие длилось уже больше недели. Но сейчас этот дымок, курившийся над лесной глухоманью, так же взволновал моряка, как, бывало, внезапное появление паруса в море, и впервые за время их знакомства он отважился тронуть индейца за плечо.

Зоркий глаз тускароры сразу же различил в воздухе колечки дыма. С минуту он стоял, слегка привстав на носки и раздувая ноздри – точь-в-точь олень, почуявшии в воздухе смутную угрозу, – и вперив в пространство недвижный взгляд, словно ученый пойнтер, ждущий хозяйского выстрела. Потом, опустившись на пятки, издал чуть слышное восклицание, столь же характерное для индейца, как и его воинственные вопли; больше он ничем не выдал своего волнения. Лицо его сохраняло неподвижность маски, и только быстрые черные орлиные глаза внимательно обшаривали лиственную панораму, точно стараясь не упустить ничего заслуживающего внимания. И дядя и племянница понимали всю опасность предпринятого ими путешествия по нехоженым, диким местам, но ни он, ни она не могли судить, добро или зло вещает им эта неожиданная близость человека.

– Где-то здесь охотятся онеиды или тускароры. Разящая Стрела, – сказал Кэп, называя своего спутника-индейца его английским именем. – Неплохо бы к ним присоединиться. Эх, соснуть бы ночку на удобной койке!

– Вигвам нет, – ответил Разящая Стрела с обычной невозмутимостью. – Слишком много дерево, – Но должны же здесь быть индейцы. Может, кто из ваших старых земляков, мастер Разящая Стрела?

– Не тускарора, не онеида, не мохок – бледнолицый!

– Черта с два! Ну, знаешь, Магни, такое даже моряку не сморозить. Мы, старые морские волки, носом отличаем дух матросского табачка от солдатской люльки или логово неопытного новичка от койки заправского матроса; но даже старейшему адмиралу во флоте его величества не отличить по дыму из камбуза королевское судно от простого угольщика.

Мысль, что где-то по соседству в этой глуши находятся человеческие существа, взволновала его прелестную спутницу; румянец еще живей заиграл на ее свежих щечках и глаза заблестели; но и она растерянно повернулась к своему родичу и сказала нерешительно (обоим им не раз приходилось дивиться необыкновенным познаниям тускароры, его, можно сказать, вещему Инстинкту):

– Огонь бледнолицего! Но он не может этого знать, дядюшка!

– Десять дней назад, дорогая, я бы в этом поклялся, а сейчас уже не поручусь. А дозвольте вас спросить, Разящая Стрела, с чего вы взяли, будто это дым бледнолицего, а не краснокожего?

– Сырой дрова, – ответил воин наставительно, словно учитель, объясняющий арифметическую задачу бестолковому ученику. – Много сырость – дым большой; много вода – дым черный.

– Но разрешите заметить, мастер Разящая Стрела, дым ничуть не черный и совсем его даже не много. На мой взгляд, к примеру сказать, это такой же легкий кудрявый дымок, какой вьется над капитанским чайником, когда за неимением ничего другого кипятишь его на старой стружке, которой устилают трюм.

– Много вода, – повторил индеец, выразительно кивая головой. – Тускарора хитрый – не разводи огонь из вода. Бледнолицый слишком читай книга, он что хочешь жги. Много книга, ничего не знай.

– Что ж, это он правильно сказал, я с ним согласен, – подтвердил Кэп, не видевший в учености большого проку. – Он в тебя метит, Магни, в твои книжки. Вождь по-своему неглупый малый… А далеко ли еще, Разящая Стрела, по вашим расчетам, до этой лужицы, под названием Великое Озеро? Мы уже который день к ней пробираемся, а все конца не видно!

Тускарора посмотрел на моряка с видом спокойного превосходства.

– Онтарио что небо, – сказал он, – одно солнце, и великий путешественник его увидай.

– Что ж, я и есть великий путешественник, не стану отпираться, но из всех моих путешествий это самое нудное и бестолковое. И добро бы оно к морю вело, а ведь мы в обратную сторону плетемся. Нет, ежели бы эта шайка пресной воды была под самым нашим боком да так она велика – уж пара зорких глаз должна бы ее увидеть, ведь с этого наблюдательного пункта видимость на добрых тридцать миль.

– Гляди, – сказал Разящая Стрела, с величавой грацией простирая вперед руку, – Онтарио!

– Дядюшка! Вас научили кричать: "Земля!", а не "Вода!" – вот вы ее и не замечаете! – воскликнула племянница, смеясь, как смеются школьницы своим задорным шуткам.

– Полно, Мэйбл! Неужто бы я не узнал свою родную стихию, если бы приметил ее на горизонте?

– Так ведь Онтарио не ваша стихия, дядюшка, вас тянет на соленую воду, а это пресная.

– Я же тебе не какой-нибудь молокосос юнга, а старый закаленный моряк! Я узнаю воду, даже если увижу ее в Китае!