Ему вторит Десмонд ОТрэйди, утверждающий, что даже век спустя

…в Санкт-Петербурге <…> чувствуется, что Достоевский жив, причем не только в библиотеках и книжных магазинах, но и в тех жителях, кто в коммунистические времена благодаря его книгам обратился к христианству. <…> Разумеется, романы Достоевского во многом близки его соотечественникам, хоть он и умер сто лет назад. Те ужасы, с которыми он столкнулся во времена Российской империи, хорошо знакомы людям, жившим при Сталине и его преемниках [O’Grady 1994: 6].

Сегодня Достоевского читают во всем мире – не ради его религиозных или политических воззрений, но благодаря его глубокому пониманию психологии и социологии. И все же толчком к созданию книги, которую вы держите в руках, послужило не восхищение его литературным мастерством. Рассматривая эту тему, мы преследуем иные цели. Замысел этой книги возник во время изучения того, как наследуется игровая зависимость – проблема, также известная как игромания, лудомания или патологическое влечение к азартным играм.

В ходе исследования мы стремились измерить и объяснить феномен наследования игровой зависимости и понять механизмы, посредством которых эта проблема передается из поколения в поколение. Понемногу стало очевидно, что передается она далеко не всегда, однако понять ситуацию несложно. Генетически склонность к патологическому игровому поведению легко переходит от родителей к детям (впрочем, этот фактор играет незначительную роль). Кроме того, родители выстраивают определенную модель и поощряют определенное поведение (и этот фактор гораздо важнее): семья ведет образ жизни, способствующий возникновению игровой зависимости, и об этом также пойдет речь в настоящей книге.

Неудивительно, что дети патологических игроков с гораздо большей вероятностью сами рискуют обзавестись игровой зависимостью, чем дети тех, кто играет мало или не играет вообще! Та же логика применима и в обратном направлении: если родители не играют в азартные игры, есть большая вероятность, что их дети во взрослой жизни не заинтересуются азартными играми или будут играть умеренно.

Но в нашем исследовании встречаются и другие случаи – более интересные и даже сбивающие с толку. Речь идет о детях патологических игроков, у которых не вырабатывается игровой зависимости, и о детях, выросших в обычных семьях, но которые сами становятся патологическими игроками. Как нам объяснить последний феномен – людей, чья игровая зависимость возникает словно бы ниоткуда? Данный вопрос и привел нас в конечном итоге к биографии Достоевского: ведь этот великий русский писатель XIX века не только писал об игровой зависимости – на протяжении значительной части взрослой жизни он сам был патологическим игроком.

Чем больше мы узнавали о подобных «нестандартных» случаях, тем интереснее было понять природу ненаследуемых факторов, из-за которых у Достоевского возникла игровая зависимость. В настоящем исследовании мы называем эту комбинацию факторов «эффектом Достоевского». Как станет очевидно из последующих глав, чтобы объяснить игроманию Достоевского – а возможно, и его литературные труды, – необходимо начать с изучения длинной и насыщенной биографии писателя. Это значит, что следует изучить его детские травмы и проблемы, с которыми он столкнулся во взрослой жизни, а также неудачные попытки их преодолеть.

Изучая поведение местных жителей, страдающих от игровой зависимости, мы быстро обнаружили проявления так называемого «эффекта Достоевского». Игровая зависимость не возникает сама по себе – это справедливо и для Достоевского, и для современных игроков. У многих участников нашего исследования прослеживается та же комбинация детских травм и взрослых проблем, что у Достоевского. Отсюда наше предположение: возможно, изучение его биографии поможет выяснить нечто полезное об игромании. В то же время анализ поведения современных игроков может помочь по-новому взглянуть на Достоевского.

Несколько забегая вперед, отметим один факт, который удалось выявить путем такого сравнения: патологический игрок, отмеченный писательским талантом, способен придать блеск даже собственной зависимости. Для нас Достоевский в 1862–1870 годах – это всего лишь игроман, который, однако, обладает феноменяльной способностью добывать из шлака своей зависимости золото прозы и экзистенциальной философии. Что же касается современных игроманов из Торонто, то они тоже являются рабами своей привычки, но, в отличие от Достоевского, им не хватает таланта, чтобы использовать ее как материал для романа.

Человеку, страдающему от зависимости, всегда хочется облагородить или даже романтизировать свое патологическое поведение. Рано или поздно так поступает каждый игроман, однако мало кому удается выйти на уровень, заданный Достоевским в романе «Игрок». Возможно, это наблюдение покажется особенно интересным для современных читателей этой книги – а также для психотерапевтов, которые часами выслушивают приукрашенные, но гораздо менее изящные объяснения от своих пациентов.

В какой-то момент мы осознали, что наш подход в точности соответствует тому, к чему призывал великий социолог Чарльз Райт Миллс в своем классическом труде «Социологическое воображение» [Mills 1959]. С точки зрения Миллса, смысл социологии состоит именно в создании связей между незначительными событиями и большими структурами, между личными сложностями и общественными проблемами и (в конечном итоге) между биографией отдельного человека и историей человечества. В конце концов, что есть общество, если не совокупная биография всех, кто в нем живет? И вместе с тем – что есть отдельная биография, если не рассказ о том, как человек проживает свою жизнь в ограниченных (или структурированных) условиях конкретного общества в конкретную историческую эпоху?

Короче говоря, в хорошем социологическом исследовании нужно изобретательно использовать сравнения и метафоры – а также системный анализ данных, – чтобы понимать, как функционируют люди, отдельные сообщества и общества в целом. Способны ли мы таким образом увидеть и понять то, чего раньше не видели и не понимали? Ответ на этот вопрос и определяет качество исследования.

Итак, в настоящей книге, какой бы короткой она ни была, мы проводим параллель между игровой зависимостью у Достоевского и у современных жителей Торонто, опираясь на методы сравнения и социологического воображения. Мы полагаем, что наша книга способствует более глубокому пониманию обеих тем и, таким образом, окажется интересной как для любителей Достоевского, так и для тех, кто занимается проблемами современной игромании. Но в то же время она носит чисто исследовательский характер. Наша работа не является внушительным вкладом в достоевистику, основанным на анализе вновь обнаруженных источников XIX века, и не претендует на то, чтобы сказать последнее слово в дискуссии о причинах патологического игрового поведения – идет ли речь о России XIX века или о Канаде XXI века. Все, что мы хотим сказать: наше исследование намечает новые направления для изучения игрового поведения и творчества Достоевского.

Начнем с двух предупреждений.

Предупреждение первое: читателю предстоит столкнуться с обширным обсуждением теории Зигмунда Фрейда относительно игровой зависимости у Достоевского. Эти фрагменты, возможно,