логики, кроме логики подчинения. Подчинения одних народов другим, подчинения населения своим властителям, подчинения всего общества высшей необходимости. Империя — это один огромный военный лагерь, постоянно живущий на осадном положении. Лишь так можно мобилизовать множество народов для достижения общей цели. Отказ от этого мировоззрения рано или поздно приведёт к хаосу и гибели государства».

Однако же, в 1967 году Руны Чини3 ничто не указывало на справедливость сварливых пророчеств старого философа. Напротив, Кидуанская империя была сильна как никогда. Саррасса — единственный соперник её на континенте, давным-давно уже не представляла собой серьёзной угрозы. Скорее наоборот — южная империя заискивала перед своим северным соседом, осознавая, что тот явно доминирует во всём.

Действительно, Кидуа не только была едва ли не втрое больше Саррассанской империи, она была вдесятеро богаче, а её армия почти впятеро превосходила армию Саррассы. И это было весомой гарантией того, что на Паэтте будет мир. По крайней мере, до тех пор, пока этого хочет Кидуанская империя.

Впрочем, нельзя не заметить, что та в последние десятилетия заметно растеряла свой воинственный пыл. Столетия минули с тех пор, как империя с жаром и целеустремлённостью покоряла север. Палатий уже давно был одной из провинций Кидуи, и современникам казалась, что так было всегда. То же самое касалось и Прианурья, и Загорья (точнее, его северной части, именуемой Пунтом). Теперь, спустя почти четыре тысячи лет после образования Кидуанской империи, у неё практически не осталось врагов.

По сути, кроме Саррассы были лишь северные варвары с Келлийских островов, которые так и не сделались частью империи, да кочевые народы дорийцев, населяющие степи южнее Пунта. Впрочем, ни те, ни другие не причиняли слишком уж много неприятностей, чтобы правители Кидуи всерьёз решили разобраться с ними. Они не стоили тех экономических и людских потерь, которые принесла бы неизменно затяжная и малоэффективная война так далеко от основных территорий империи.

Кидуанская империя находилась на пике своего могущества. Разумеется, общепринятой была точка зрения, что золотой век империи уже позади, и что пришёлся он на правление благословенного императора Дистрита Златоглавого, правившего на закате Руны Хесс4, чьё имя было увековечено несколько сот лет назад в названии первого месяца лета, именуемого прежде бесогоном. Впрочем, так считали обычно лишь относительно образованные граждане империи, хотя бы поверхностно знакомые с историей. Прочие же, коих было большинство, полагали, что застали самые благословенные времена расцвета своего государства.

Если не слишком-то придираться, то такая точка зрения вполне имела право на существование. Каждый житель империи мог по праву гордиться необъятностью и богатством её земель. В распоряжении Кидуи были и великолепные дремучие леса — неиссякаемый источник древесины; и возделанные поля центральной части, а главное — в пунтийском Загорье; и серебряные рудники Анурских гор. Величайшая река Паэтты — Труон — также целиком и полностью принадлежала великой империи.

И действительно — экономически Кидуа была сильна как никогда. Закрома её ломились от зерна — его было столько, что цены на хлеб грозили рухнуть ниже любых разумных границ. Но император и тут нашёл приемлемый выход — государство скупало зерно по фиксированным ценам, чтобы всегда иметь по крайней мере трёхлетние запасы на случай каких-либо катаклизмов. Ежегодно императорские амбары пополнялись свежим урожаем, а старое зерно двух-трёхлетней давности просто раздавалось населению, повышая всенародную любовь к своему правителю.

Если хлебные закрома были полны зерна, то казна была полна серебра, золота и даже мангила. Несмотря на то, что, по сути, единственным торговым партнёром Кидуи была Саррасса, южная империя готова была потреблять значительную часть продукции своего соседа, щедро расплачиваясь за это калуянским золотом. Подобное изобилие, в свою очередь, позволило снизить налоги с малоимущих, или даже вовсе убрать их, что также повышало градус народной любви к своему императору.

Впрочем, некоторые учёные скептики склонны были видеть в данной ситуации возможные негативные последствия для экономики. Внешняя торговля, ограниченная лишь одной страной, не могла стать мощным стимулятором роста. Внутренние потребности империи же в значительной степени определялись её собственными возможностями, и это тоже снижало потенциал развития. Стабильность грозила обратиться стагнацией, и в существующих реалиях разрешить эту проблему не представлялось возможным. Кидуа и Саррасса превратились в двух огромных рыбин в небольшой лохани, и теперь им грозила медленная смерть от удушья.

Но подобные пессимистичные настроения, нужно отметить, не были популярны ни в народе, ни в элитах, оставаясь уделом отдельных книжных червей.

Однако же, появление в последние десятилетия философов вроде того же Ливьера и подобных ему недовольных ворчунов было неслучайным. Другой мыслитель — Тробиран — тоже значительную часть жизни проведший на высоких государственных постах и умерший всего несколько лет назад, писал куда более жёстко и даже нелицеприятно.

«Фермеры, поставляющие телятину к королевскому дворцу, придумали, как сделать мясо телёнка особенно мягким. Для этого животное привязывали особым образом, практически лишая движения. Телёнок вволю ел, быстро жирея, и даже, кажется, был вполне доволен положением дел, а мясо его действительно выходило нежным и вкусным. Но этот телёнок, вздумай фермер отвязать его и отправить на пастбище с другими коровами, наверняка погиб бы.

Наша империя подобна тому телёнку. Мы разжирели и, пожалуй, больше не способны развиваться. Положение доминанта на континенте связало нас не хуже фермерских верёвок. Что будет, если однажды нам придётся столкнуться с опасностью? Справятся ли с нею привыкшие к благоденствию правители, отвыкшие от войн войска, обленившееся население? Мясо империи сейчас вкусно как никогда, спору нет. Вот только кто и когда вонзит в него свои зубы?..»

И пусть пророчества Тробирана, Ливьера и им подобных выглядели чересчур мрачно; и пусть подавляющее большинство лишь ухмылялось в ответ на них, в пику Тробирану сравнивая империю не с телёнком, а с громадным медведем, для которого нет угрозы во всём лесу; но всё же нельзя было не согласиться, что в чём-то эти достойные господа были правы.

Во многих землях Кидуанской империи пустели деревни — колоны не желали возделывать поля, предпочитая отправляться на заработки в города, ведь хлеб с избытком шёл нескончаемым потоком из Загорья, так что продать с трудом добытый урожай можно было лишь за сущие гроши. А введённые императором Гривароном Дни изобилия развратили часть населения, решивших, что теперь можно либо вовсе не работать, либо же перебиваться случайными заработками.

Не всё ладно было и в армии. С одной стороны, сейчас армия Кидуанской империи была велика как никогда. Десятки легионов раскинулись вдоль её границ на севере и юге, и их по старой памяти продолжали именовать «боевыми».