Столкнуться пришлось не только мне, а всей небольшой съемочной группе, с которой я путешествовал по Великой Реке. Большую часть пассажиров на «Аиде Номер-Не-Помню-Какой» составляли немцы. Вообще-то сейчас не найдешь места на планете, где немцы не составляли бы значительную часть путешествующих, но был нетуристический месяц февраль, когда в путь-дорогу тронулись не самые богатые и не очень образованные немцы, которым этот рейс как раз был по карману.

Мы неплохо уживались на корабле, здоровались, переговаривались на пиджин-инглише. По вечерам туристическая компания устраивала нашим спутникам развлечения, мы туда не ходили, но, впрочем, нас и не звали. Я как-то случайно зашел в зал, откуда доносился гомерический хохот, и увидел веселье, знакомое мне по младшему отряду пионерлагеря. Но люди за свое веселье заплатили полновесными евро и веселились от души.

Но вот в одном порту случилась — по вине египетской стороны — досадная нестыковка: нашей группе не подали микроавтобус. Немецкую же группу туристов ожидал большой и комфортабельный автобус. Ехать нам было в одном направлении и к одному объекту: им посмотреть и пощелкать фотомыльницами, а нам — снять кадры телефильма. Поэтому нервны были операторы: нужного освещения, не попади мы туда прямо сейчас, ждать пришлось бы сутки. Суток у нас не было. Автобус с немцами был рядом. Наш египтянин, помявшись, подошел к их египтянину и стал с ним договариваться. Тот не выказывал радости от возможности нам помочь, но решился. И через минуту мы влезали в автобус, где уже сидели, вытянув красные от африканского солнца волосатые ноги, наши спутники. Мы ехали стоя, они — сидя. Автобус все-таки был нанят ими. Глядели они на нас с заметным холодком, но без враждебности и вызова. По приезде приняли наши благодарности и предупредили: «Автобус от этого места тронется в девятнадцать часов. Ровно в девятнадцать. Удачных съемок!»

Без пяти семь к автобусу подошел я. Немцы уже были на месте. Ровно в семь автобус тронулся, хотя видно было, что к нему бежит сценарист Кукушкин с дамой-блондинкой. Я, естественно, остался. В течение получаса подошли наши, мы взяли фаэтоны — совсем недорого и очень занимательно! — и прибыли на «Аиду».

В сущности, здесь нет ничего особо интересного — так, эпизод. О немецкой пунктуальности все мы наслышаны. О дальнейшем же мы наслышаны не были.

Питались мы на шведский лад с семи до десяти утра. Всем всего хватало и египетской обслуге оставалось. Немцы встают и начинают работать (а тут культурно отдыхать) очень рано. К началу девятого последние из них уходили на палубу, зато первым из наших появлялся я и успевал еще обменяться с немцами «Гут морген!». К полдесятого спускались остальные. Но это никому не мешало.

Тем злосчастным утром, спустившись в столовую, я услышал как бы плач: то постанывал египетский персонал, которому, кажется, не оставалось ничего. Как, впрочем, и нашим землякам. Немцы прошлись словно бульдозером. Персонал выкрутился, сварганив какую-то яичницу и сосиски. С опозданием.

На палубе немцы выглядели довольно любезно, но глядели на нас с интересом. В обед история повторилась. Они наказали нас за вторжение в их частную жизнь — в данном случае в оплаченный ими автобус. В ужин не осталось даже хлеба. Не помню, как мы выкрутились, но слышно было до рассвета, как ликовал немец. Немцы пели хором, и звучное «а-ха-ха!» разносилось над нильскими водами.

Утром наши пути разошлись.

Тут-то я и подхожу к главному: все произошло от того, что мы, зная, к примеру, о немецкой педантичности, не имели ни малейшего представления о том, что такое вежливость в немецком представлении, что может, к примеру, обидеть их, когда мы этого даже не замечаем. Что такое понимание собственности — у немцев, у англичан, у венгров, чехов, вьетнамцев, в конце концов.

Какое у них чувство юмора. Все ли смеются от того же, что и мы. Надо ли вставать, когда входит дама.

Всего не перечислишь. А ведь все это и есть этнография буднего дня.

В нашем доме проживает одна крайне вздорная пожилая женщина. Ее желание навести порядок на свой лад совершенно неудержимо. И стоит ей выйти на улицу и заметить некий беспорядок, как она немедленно вступает в бой. Делает это она в хамской форме. Ее стремления обычно натыкаются на ответную реакцию и добрых плодов не приносят. Соображая, что на ее слово ответят двадцатью, пятнадцать из которых не подлежат опубликованию, она стала поосторожнее и сдерживает свой всегда праведный гнев, пока не наткнется на жертву, с ее точки зрения, более слабую. Именно таковой жертвой ей представился также проживающий в нашем доме коммерсант-вьетнамец, невысокий брюнет, разъезжающий на «Фольксвагене». И вот, увидев, что вьетнамец припарковал свой «Фольксваген» у самого дома, не заезжая, впрочем, на траву, вздорная пожилая женщина ринулась к нему от своего подъезда, куда вьетнамец машину никогда не ставил. Она ревела, она кричала, она визжала, так что и понять-то было трудно, что она, собственно, хочет. Слабо владеющий русским языком коммерсант не стал разбираться в законности и обоснованности ее требований. Он миролюбиво произнес: «Хорошо, бабушка», — и сел за руль, чтобы отъехать. На лице его не отразилось никаких эмоций.

Я думал, что даму хватит кондрашка — так она завелась и покраснела. Даже не знаю, чем бы это закончилось, но, на счастье, она увидела меня (я курил у подъезда) и взвыла:

— Вы-то что молчите!

Я попытался объяснить, что не увидел никакого криминала в действиях азиатского торговца, но она прервала меня желчной диатрибой, из которой примерно следовало, что именно из-за равнодушия и бессердечия таких, как я, орды вьетнамцев и других незаконных иммигрантов покушаются на достоинство и покой почтенных московских дам. Продолжать эту банальную историю не имеет смысла. Но есть в ней элементы, которые позволяют сделать некоторые полезные выводы.

Собственно говоря, из-за чего взорвалась вздорная бабка? Из-за того, что ее назвали бабушкой, то есть подчеркнули ее преклонный возраст и — очевидно — соответствующую ему дряхлость и прочее, прочее. У нас принято выглядеть молодым и энергичным, или производить таковое впечатление, или по крайней мере охотно давать себя обмануть, когда на ваше заявление, что вам уже шестьдесят, вам ответят: «Ах, что вы! Я бы вам больше пятидесяти пяти не дал!»

Примерно так же ведут себя и остальные европейцы, включая американцев. (Впрочем, описываемая мною дама по свойствам своего характера вряд ли приняла бы любой комплимент: ей нужно было победоносное сражение.)