Оглядываясь назад, я могу назвать это время отправной точкой. Так много вещей, на которые я надеялся, о которых мечтал, воплотились за короткий период. Мои книги опубликованы и собрали положительные отзывы критиков, созданное мной чудовище пугало зрителей с экранов многих стран, люди спрашивали мой автограф и моё мнение.

Теперь всё это кажется таким далёким. Я ещё могу уловить его слабые отзвуки, слушая знакомый фрагмент музыки или отыскивая строчки в одном из произведений и вспоминая о том, как их писал. Перечитывая «Полночный поезд с мясом» в памяти оживает моё первое путешествие в одиночку в Нью-Йоркском метро: по ошибке я заехал в самый конец линии подземки, на мрачную и пустую станцию. Читая «Новое убийство на улице Морг», мою дань уважения величайшему в мире автору ужасов Эдгару Аллану По, я вспоминаю заснеженный Париж, то время, когда мой покойный друг Билл Генри и я оказались отрезанными от внешнего мира в притихшем городе, покой которого не нарушало ни одно движение. Листая страницы «Сына Целлулоида», я снова сижу в отреставрированном кинотеатре в своём родном Ливерпуле, в котором я посмотрел множество фильмов, питавших моё детское воображение. Les Yeux San Visage Франжу, удивительный Onibaba, пышный Kwaidan, визионерские работы Пазолини и бредовые фантазии Феллини. Вновь открывая «Страх», я почти вижу перед собой тех людей из университетских лет, которые послужили праобразом персонажей произведения (сомнительная честь, я полагаю, но так или иначе они оказали своё влияние на меня).

У меня нет ни малейшей теории насчёт того, выживут ли эти истории с течением времени. Я сомневаюсь, что какой-либо автор может быть уверен в этом. Но, к лучшему или к худшему, они написаны. И — как бы это сказать получше — я всё ещё доволен ими. Это единственное, я полагаю, на что можно рассчитывать: удовольствие от работы, и равное от создания и перечитывания.

Одна вещь остаётся непреложной. Аппетит публики к гротескным и пугающим историям, к призрачным посещениям и демонической одержимости, к зловещим актам возмездия и дьявольским монстрам — он по-прежнему здоровый и непреходящий. Люди в масках на бульваре Санта-Моника в том октябре не являлись извращенцами или злодеями. Они по большей части были обычными ребятами, использовавшими полученную возможность выразить свой интерес к тем вещам, которые отвергаются традиционными культурными принципами. (Кстати, я восторгаюсь этим мероприятием: интерес, запертый на амбарный замок, растёт гораздо интенсивнее). Есть насущная необходимость прикоснуться к тёмной стороне нашей души, делать это снова и снова. Это способ соединения с нашим первобытным "я", той частью, которая уже существовала к моменту, когда мы начали формировать слова, которая обладает знанием о том, что мир содержит великий свет и великую тьму, и одно не может существовать без другого.

В пути, который проделало моё творчество с момента создания этих историй, я начал чувствовать гораздо большую необходимость в исследовании Искупления, чем Проклятия. В «Сотканном мире», в «Имаджике», в «Sacrament» и в «Galilee», даже в моей книге для детей, «Вечном Похитителе», образы боли и смерти уступают место свету и святости, фигуры, олицетворяющие зло, повержены. Совсем не так обстоит дело с историями, следующими за размышлениями предисловия. В этой книге — торжество монстров, битва с которыми иногда завершается тем, что можно с натяжкой назвать оптимистическим финалом, и всё же воскресающими для дальнейшего служения Злу впоследствии. В случае, если Зло всё же побеждено, оно обычно забирает своих свидетелей и очевидцев с собой.

Я не верю в то, что одна история может быть полезнее, чем другая. Мудрость этих произведений — да и любых других — состоит в том эффекте, который они оказывают на индивидуальное воображение. Поэтому я не сочту необходимым обсуждать их моральную значимость, пытаться извлечь уроки и ломать над ними голову, над тем, чему они могут научить. Это не церемонии Белой или Чёрной мессы. Это маленькие путешествия, маленькие парады, если хотите, которые уносят со знакомых улиц на всё более тёмную территорию до тех пор, пока где-нибудь далеко от знакомых нам мест мы не обнаружим себя в странной компании. Странной для нас самих.

Клайв Баркер,

Л.А., февраль 8, 1998.

Перевод Александра Корнева: [email protected]

Каждый человек — это Книга Крови; вы можете открыть ее в любом месте и прочитать.

«The Book of Blood», перевод М. Массура

У мертвых есть свои магистрали. Проложенные в тех неприветливых пустырях, что начинаются за пределами нашей жизни, они заполнены потоками уходящих душ. Их тревожный гул можно услышать в глубоких изъянах мироздания, сквозь выбоины и трещины, оставленные жестокостью, насилием и пороком. Их лихорадочную сутолоку можно мельком увидеть, когда сердце готово разорваться на части, а взору открывается то, чему положено быть тайным.

У них, у этих магистралей, есть свои дорожные указатели, развилки и мосты. У них есть свои тупики и перекрестки.

Именно на этих перекрестках эти запретные пути иногда могут коснуться нашего мира. Толпы мертвецов здесь встречаются друг с другом, и их голоса звучат громче, чем где-либо. Здесь бесчисленными ступнями подточены барьеры, отделяющие одну реальность от другой.

Такое перепутье дорог мертвых находилось по адресу в Толлингтон Плейс, 65. Во всех прочих отношениях Номер Шестьдесят Пять был ничем не примечателен — просто старый кирпичный особняк, выстроенный в условном Георгиевском стиле. Заброшенный и лишенный даже той дешевой помпезности, на которую некогда претендовал, этот дом пустовал целыми десятилетиями, а порой и дольше.

Но не сырость, поднимавшаяся снизу, изгоняла обитателей Шестьдесят Пятого, не плесень в подвалах и не фундамент, осевший настолько, что по всему фасаду от входной двери до мансарды протянулась огромная трещина. Причиной их бегства был невыносимый шум чьих-то незримых хождений через дом. На верхнем этаже грохот движения не умолкал ни на минуту. От него осыпалась штукатурка и дрожали балки под крышей. От него дребезжали стекла и трещали оконные рамы. Мозги тоже сдавали. Номер Шестьдесят Пять на Толлингтон Плейс напоминал проходной двор, и никто не мог жить в нем, не теряя здравого рассудка.

Когда-то в истории этого дома произошло нечто такое, после чего в нем поселился ужас. Никто не знал, когда и что именно здесь случилось. Но даже неподготовленный наблюдатель обращал внимание на гнетущую атмосферу особняка, особенно ощутимую на верхнем этаже Номера Шестьдесят Пять, какие-то жуткие воспоминания и обещания крови, неотвратимо проникавшие за пазуху и выворачивавшие самые крепкие желудки. Этого здания избегали мыши, птицы и даже мухи. Ни одно насекомое не заползало на кухню, ни один скворец не пытался свить гнездо под крышей. Каким бы ни было совершенное здесь насилие, оно пронзило сверху донизу весь дом подобно ножу, вспарывающему рыбье брюхо; и вот, через этот порез, через эту рану бытия выглядывали мертвецы — и вылезали наружу.

Во всяком случае, так утверждали многие...