Просто сердце кровью обливается, когда подумаешь, как бы мило все смотрелось! Увы, придется обозначить свое присутствие лишь гербом и девизом, труд тоже немаленький.

Жанна вздохнула и принялась вдевать новую нить.

Сначала, в первый день, она попыталась было приставить к вышиванию и Жаккетту, но та в кои-то веки сумела сообразить, что бывают вещи, которые лучше не знать и не уметь. Разоблачить мерзавку Жанне не удалось, пришлось все делать самой.

Герб славного рода де Монпезá… Как там его блазонировали[1]?

«В поле небесного цвета серебряный единорог».

Как же все хорошо друг к другу подходит:

небесно-голубой цвет – символ целомудрия, честности, верности и безупречности;

серебро из добродетелей означает чистоту, надежду, невинность и правдивость, а из мирских свойств – благородство, откровенность, белизну;

единорог же вообще самый выразительный символ силы, чистоты и целомудрия.

Не герб – картинка!

И что самое приятное, все эти качества просто букетом собрались в ней, Жанне, даже странно, что все так сошлось!

Жанна растроганно вздохнула и принялась наметывать контур герба.

«Удобно, что женщинам не надо изображать тарч, можно ограничиться одним ромбом, да и шлем вышивать не придется[2]. Хотя, с другой стороны, обидно – половина красоты герба теряется. Несправедливо это.

Надо еще подумать, каким образом герб покойного мужа присоединить. Можно просто присоединить его к отцовскому гербу с правой стороны.

Можно поместить его в рассеченный щит на правую половину, а можно вышить герб герцога де Барруа поверх отцовского герба в центре, в маленьком ромбе. Но не хочется единорога портить.

Вышью отдельным гербом справа».

И Жанна рядом с ромбом решительно наметила треугольник. Но бывают моменты, когда решительность ни к чему. Игла уколола палец.

Жанна ойкнула и бросила шитье. Торжественного настроения как не бывало. Опять забурлила злость на камеристку – ну где это видано, чтобы девица из деревни не умела вышивать?

– Жаккетта! – прижимая к пальцу платок, резко сказала Жанна. – Объясни мне, будь так добра, чем ты занималась дома до того, как попала в замок?

Жаккетта сразу поняла, что госпоже опять неймется приобщить ее к вышиванию, поэтому она осторожно ответила:

– Родителям по хозяйству помогала.

– И в чем заключалась твоя помощь? – вкрадчиво спросила Жанна.

– Дом убирала, с братьями нянчилась, в коровнике да в курятнике работала… – на всякий случай не стала врать Жаккетта.

Жанна поморщилась.

– Неужели ты ни разу иголки в руках не держала?

– Нет! – раскрыв пошире глаза, сказала Жаккетта. – У нас платья старшая сестра штопала. Мне и некогда было – в коровнике вечно дел невпроворот!

– Я очень удивляюсь выбору моей матушки! – в сердцах бросила Жанна. – И как это она тебя в коровнике разглядела? Нашла место, где горничную единственной дочери брать!

– Госпожа Изабелла меня не в коровнике разглядела! – обиделась Жаккетта. – Она меня на празднике святого Жака заметила, я ей на подол наступила. Случайно…

– Ну-у, теперь я ничему не удивляюсь. Матушка взяла тебя с тайной надеждой, что ты и у меня по шлейфу гулять станешь, как по площади! – фыркнула Жанна. – Ей почему-то не нравились фасоны и расцветки моих платьев. Завидовала, я так думаю!

Боль в пальце утихла, Жанна успокоилась и опять принялась за вышивку.

Пробивала острая игла полотно. День клонился к вечеру.

Жанна думала, что уже завтра надо идти в папскую канцелярию. А страшно. Страшно идти, но и бежать некуда…

Жаккетта продолжала смотреть на необъятный, по ее меркам, город.

«Вот ты какой, Рим! – удивлялась она. – Ты здесь, и я здесь, вот странно! И куда только судьба не забросит!»

Жанна затянула последний узелок. Вышитое полотно было готово.

– Завтра с утра мы идем в канцелярию! – громко и резко сказала она, прогоняя свои страхи. – И сделай милость, отлепись наконец от окна!

Поход в любую канцелярию, где нет знакомого лица, или записки от влиятельной персоны, или хорошей смазки колесиков любого дела в виде золотых кружочков, неизбежно превращается в тягучую, нудную процедуру.

Жанна никаких иллюзий на этот счет не питала и после первого посещения резиденции Его Святейшества даже не расстроилась.

В конце концов, из всего можно извлечь пользу. Пусть медленно вращаются зубчатые колеса церковно-чиновничьей машины – если это происходит в Риме, то можно и подождать. Вышивка, слава богу, закончена, а Великий город не даст скучать.

Сегодня же вечером надо принять ванну и смыть пыль, осевшую на нее, Жанну, за то время, пока она надрывалась за пяльцами. И достать из своего надежного хранилища – нижней юбки, где зашиты драгоценности, какое-нибудь новое украшение. Ведь в каждом монахе спрятан мужчина, иначе римские матроны не были бы так вызывающе красиво одеты!

* * *

В то же утро, когда Жанна первый раз посетила владения папы, у Жаккетты произошла встреча, о которой госпожа не узнала.

…Когда они поднялись на Ватиканский холм, Жанна, повинуясь внезапному порыву, решила исповедоваться и направилась в базилику Святого Петра[3], построенную, по преданию, на месте гибели апостола.

Жаккетта осталась на площади перед церковью.

Ее пугало обилие кругом лиц духовного звания, спешащих по делам или просто прогуливающихся. И пристальные взгляды в ее сторону.

Чувствуя смущение, страх и неловкость, Жаккетта, как в броню, машинально закуталась в свое белое арабское покрывало с головой, оставив только щелку для одного глаза, как учила ее госпожа Фатима.

Она даже не сообразила, что именно восточное покрывало и заставляло прохожих выделять ее из толпы.

В это время из ворот Ватиканской резиденции папы выехала кавалькада всадников, спешащих на соколиную охоту.

На руках у охотников, вцепившись в специальные перчатки, сидели невозмутимые соколы. Их маленькие головы были покрыты расшитыми колпачками.