У меня имелись свои приятные воспоминания об этом человеке. Но чем больше я погружался в его прошлое, тем скорее они теряли свою значимость. Речь здесь не идет о том, что я откопал какие-то ранее неизвестные скандальные истории в его квазисовершенном восшествии на вершину профессионального футбола. До того печального инцидента, когда он подыграл себе рукой в штрафной, сделав затем решающую голевую передачу, что могло в долгосрочной перспективе определить его место в коллективном бессознательном – и повлиять это могло намного больше, чем все титулы и награды, которые он собирал с таким усердием, – карьера Анри практически лишена каких бы то ни было публичных противоречий. Вот что я написал незадолго до решающего матча отборочного турнира за выход на чемпионат мира – 2010, где в Париже встречались команды Франции и Ирландии:

Затем Тьерри сыграл левой рукой. Дважды. Вот наконец и пришел тот самый «момент»[1]. И мне пришлось начать предисловие заново.

Это был момент несправедливости – жуткой несправедливости по отношению к прекрасной, блестяще организованной и по-боевому настроенной ирландской команде, для которой выход из стыковых игр стал бы объективной наградой; но несправедливости также и по отношению к прекрасному игроку, чье предыдущее поведение на поле было почти безупречным и которого бросились чернить с такой непомерной яростью, что его стали ненавидеть даже в собственной стране – и все это за «преступление», которое он имел смелость признать сразу же после совершения. Я посвящу этому «определяющему моменту» в карьере Тьерри целую главу, и здесь не место об этом говорить. Я скажу лишь, что тем же вечером меня пригласили на одну из популярных радиостанций для обсуждения «скандала». Удивительно, с каким трудом я сдерживал свой гнев. Один из самых позорных вечеров французского футбола. Так я сказал. Только не ты, Тьерри, пожалуйста, только не ты. Следующим утром статья Генри Уинтера в «Дейли телеграф» вышла под заголовком Say it ain’t so, Joe[2]. Но это был он.

Затем я понял, что противоречия между этими событиями и тем, что я написал ранее, нет. Мое нежелание признать за Тьерри статус, сравнимый с Бергкампом, уже само по себе являлось историей: к Тьерри как к игроку сложно испытывать искреннюю симпатию, даже несмотря на то, что вы восхищаетесь или даже почитаете его. Он не был артистом в матрице Эрика Кантона. У него наблюдались штрихи гениальности, но тем не менее он казался абсолютно непроницаем к внутренним мучениям, которые одолевали его соотечественников. Его мастерство каким-то образом, не ослабевая, приносило результаты. Он рекодсмен с абсолютно бесхитростной всепоглощающей страстью к своему делу и поразительной способностью вписывать (а точнее, впинывать) себя в книжные истории. Скорее Роджер Федерер, нежели Илие Настасе, скорее Дон Бредмен, нежели Арчи Джексон, за тем лишь исключением, что вершины, на которые забрались Федерер с Бредменом, ему не дались: Тьерри никогда по-настоящему не достиг того горизонта, который для нас, для зрителей, означает то же самое, что выйти за его пределы. Он никогда не забивал в финале чемпионата мира, Лиги чемпионов, турнире Лиги Европы или даже финале Кубка Англии. Тем не менее все эти трофеи у него есть – только кажется, что он ими все равно «не обладает».

Здесь надо принимать во внимание также и манеру его поведения, сам он называет ее «заносчивостью» – она напоминает, как ведут себя звезды НБА, когда дают интервью; но такой нрав присущ тому, кто рос с детьми французских пригородов, где такой способ общения – он может считаться грубым в более культурных кругах – становится неотъемлемым и первостепенным механизмом самозащиты, говорящим признаком понимания ситуации и возможной опасности. Но затем маятник качнулся в другую сторону: я чувствовал, что должен рассказать о совсем другом Тьерри, о том, кого Робер Пирес назвал одним словом – восхитительный, – и такого Тьерри я видел много раз. Другие, возможно, подберут другие эпитеты. Среди них я слышал двуличный, хитрый, манипулятивный, эгоистичный, расчетливый, и я всегда думал: но постойте, что дает вам право с такой неприязнью о нем высказываться? У меня есть одна знаковая история про этого «эгоистичного» человека. Случилось это на стадионе «Хайбери». Прошло довольно много времени после финального свистка, но на боковой линии футболистов все равно ждала пара насквозь промокших журналистов, кляня про себя все и вся. Неожиданно из темноты туннеля для выхода игроков на поле показался Тьерри. «Негодяи все ушли». Суперзвезда извинился за то, что заставил нас так долго ждать. «Прошу прощения, ребята, – сказал он. – Вы, должно быть, замерзли, какая же дерьмовая погода» (хотя нет, он не говорил «дерьмовая», я ни разу не слышал, чтобы Тьерри ругался). Затем Тити говорил, подробно, красноречиво, впрочем, как всегда, когда разговор заходил про футбол, – ни одни футболист не любит футбол более глубоко, чем он, по крайней мере ни один, с кем мне удалось повстречаться. В конце концов мы получили нашу историю. Тогда мы Тьерри любили.