— Думаешь, я всю ночь вскрывал замок, чтобы ты просто вернул амулет?

— Чертов вор! — крикнул я Рейчису.

Конопатый залился еще более густой краской — наверно, принял это на свой счет. Я все время забываю, что я один понимаю Рейчиса, а все остальные слышат только ворчание и пыхтение.

Конопатый с воплем бросился на меня, и в следующий миг я уже лежал навзничь. Мой мучитель едва не вышиб из меня дух и прижал к полу.

— Встал бы ты лучше на ноги, малыш, — сказала Фериус Перфекс со своим тягучим приграничным акцентом. Она опиралась на коновязь, у которой стояли наши лошади. Черная шляпа надвинута низко на лоб, словно Фериус готовилась вздремнуть. — Трудно подняться, когда лежишь на спине.

— А ты могла бы помочь, знаешь ли, — ответил я. Ну и вообще сказал бы, если бы у меня в легких еще оставался воздух.

Фериус стала моей наставницей и хотела, чтобы я жил по заветам аргоси — загадочного племени, — которые много говорят, хорошо играют в карты и путешествуют по всему свету, занимаясь… ну, пока никто еще не рассказал мне, чем именно они занимаются. Она помогает мне выжить, пока я в бегах, и не попасться магам-ищейкам, которые идут по моему следу. Ее наставничество в основном сводилось к потрясающим фразочкам вроде: «Трудно подняться, когда лежишь на спине». Вот эта вот взбесила меня чуть ли не больше, чем ее привычка все время называть меня «малыш».

— Я же говорила, забудь про амулет, малыш, — сказала она.

Может быть, я и послушал бы тогда ее предупреждение, если бы она потом не начала нести какую-то аргосскую белиберду про «путь воды», и я до того разозлился, что лучше бы последовать совету белкокота, для которого решение всех проблем — не считая вырывания зубами чужого горла — состояло в том, чтобы что-то спереть. Поэтому на деле они оба были виноваты в том, что теперь я оказался на полу, а на мне сидел Конопатый и пытался отлупить меня до полусмерти.

В том, что касается немагических драк, я усвоил одно: надо закрывать лицо, что я и сделал. К сожалению, этот негодяй с легкостью отбивал мои руки в сторону, а потом снова принимался меня лупцевать. О предки, как этот шкет умудряется бить с такой силой?

Конопатый устроился на мне поудобнее, схватив меня за запястье и стиснув одной рукой мой указательный палец.

— Все знают цену воровства, — сказал он, медленно отгибая палец назад.

Паника нахлынула на меня раньше боли. Для любого заклинания джен-теп нужно складывать руки в соматические фигуры. С переломанными пальцами ничего не выйдет.

Я изо всей силы дернул бедрами, и отчаяние придало мне достаточно сил, чтобы скинуть Конопатого. Тот перелетел через мою голову и рухнул лицом в грязь. Я быстро перевернулся и вскочил на ноги. Конопатый уже ждал меня.

— Ща кровь тебе пущу, — сказал он.

Кровь тебе пущу. Три слова, в которых отразилась вся жаркая, засушливая клоака, именуемая Семью Песками: разномастная пустыня, лоскутное одеяло, испещренное мелкими захолустными городишками, где обитали жестокие и мерзкие людишки, готовые в мгновение ока забыть про цивилизованность. Правда, по большей части они даже слова «око» не знали. Конопатый, явно взволновавшись, что я не расслышал его с первого раза, повторил еще громче:

— Ща всю кровь тебе выпущу.

Я инстинктивно опустил руки по швам — привычка, выработавшаяся за годы изучения магии, а не рукопашной: нельзя творить заклинания, если руки сжаты в кулаки, как у варвара. Я расслабил пальцы и запустил их в мешочки с порошками, притороченные к поясу. Всего-то и нужно, что две щепотки — чуть красного и чуть черного. Бросить их в воздух, сложить пальцы в соматические фигуры, произнести заклинание в одно слово — и я отплачу Конопатому его же монетой.

У других джен-теп чары больше и лучше, чем у меня, но хотя способностей мне иногда не хватает, выручает быстрота рук. Таких, как я, мой народ называет «меткими магами» — они выживают, используя кое-какое скудное волшебство и все трюки, каким только могут научиться. В моем случае это немного магии дыхания и чуть-чуть взрывающихся порошков. По отдельности от этих порошков толку мало, но если их соединить точно в нужное время, можно произвести взрыв, который разорвет дубовую дверь, словно листок бумаги. О да, Конопатому мало не покажется.

— Никакой магии, малыш, помнишь? — сказала Фериус.

Ах да. Точно.

Этот амулет-глушилка мне нужен был в первую очередь потому, что всякий раз, когда я творил заклинание, возникало своего рода мистическое эхо, улавливая которое маги-ищейки могли вычислить нас. Поскольку скрыться от них было на данный момент целью моей жизни, Фериус требовала, чтобы я выпутывался из неприятностей без всякой магии. Проблема была в том, что Конопатый снова пошел в атаку, сжав кулаки и приготовившись отправить меня к праотцам.

— Сдаюсь, — сказал я, поднимая руки и отступая назад. — Я верну тебе амулет, а деньги оставь себе.

Не тот эпизод в моей жизни, которым можно гордиться.

— Заберу амулет и деньги, — сказал Конопатый. А потом, ткнув пальцем в сторону Рейчиса, примостившегося на вывеске, добавил: — И еще сдеру шкуру с твоей зверюги. Пойдет на шапку, а может, просто подпалю и посмотрю, как он будет бегать, пока не подохнет.

От этих слов у меня в животе свернулся холодный, жесткий узел. Еще недавно я видел, как с помощью магии сыновья Ра-мета спалили все племя Рейчиса. Эта картина словно огнем была выжжена в моей памяти, как и отпечаталось в ней выражение злобной радости на лицах убийц. У Конопатого было почти такое же.

Фериус говорит, что страх и злость — две стороны одной монеты. Конопатый только что перевернул мою монетку. Колющая боль стала нарастать у меня в левом глазу, почти как мигрень, только куда хуже. Я попытался сморгнуть ее, но боль усиливалась. Утреннее солнце потускнело, а вот тени никуда не исчезли, они росли и распухали; мир вокруг меня потемнел, как бывает, когда сны превращаются в кошмары. Только я вовсе не спал.

— Держи себя в руках, малыш, — предупредила Фериус. Она уже видела, как оно подступает, но ее предупреждение запоздало, потому что ее голос доносился уже словно откуда-то издалека, как будто она была только воспоминанием о человеке, которого я знал в далеком прошлом.

А вот смех Конопатого звучал у меня в ушах все громче и громче, а улыбка становилась все шире и шире, искажая его лицо. Когда на меня находит, я вижу только уродливые стороны людей. Мерзкие стороны. Словно бы у меня на глазах Конопатый превратился в самую худшую версию самого себя. В моих глазах он становился гадким ублюдком, которому нравится причинять боль и хихикать, поджигая Рейчиса.

Ярость внутри меня так разрослась, что я больше не чувствовал боли в глазу и даже не заметил, как руки у меня сами по себе погрузились в мешочки; я осознал, что делаю, только когда частицы черного и красного порошков уже поплыли в воздухе передо мной. Ровно перед тем, как они столкнулись, мои руки сложились в соматическую фигуру: оба мизинца прижаты к ладоням в знаке сдержанности; указательный и средний пальцы вытянуты вперед в знаке полета; большие пальцы указывают вверх в знаке «О предки, пожалуйста, не дайте мне оторвать самому себе пальцы».