слуг-тибетцев, подобранных где-то в Учане в период эпидемии, о которой так никогда и не узнали в мире, но во время которой Кларендон обнаружил и выделил возбудителя черной лихорадки. Эти люди были выше ростом, чем большинство тибетцев и явно принадлежали к племени, малоизученному во внешнем мире. Они были худыми, как скелеты, что наводило на мысль о том, что таким образом доктор пытался воплотить в жизнь анатомические модели своих студенческих лет. В свободных черных шелковых одеяниях жрецов религии бон, которые он выбрал для них, они выглядели в высшей степени гротескно, а какое-то холодное безмолвие и жесткость их движений усиливали окутывавшую их завесу таинственности и внушали Джорджине странное и тревожное ощущение, что она ступила на страницы «Ватека» или «1001 ночи».

Но самым необычным из челяди был главный доверенный слуга, или ассистент Сурама. Кларендон привез его с собой после долгого пребывания в Северной Африке, во время которого он изучал некоторые непонятные случаи перемежающейся лихорадки загадочных туарегов Сахары, о происхождении которых от главного племени исчезнувшей Атлантиды давно ходили слухи среди археологов. Сурама, человек огромного ума и, по-видимому, необъятной эрудиции, был таким же патологически худым, как тибетские слуги — его смуглая, похожая на пергамент кожа так плотно обтягивала оголенную макушку и безволосое лицо, что все линии черепа выступали чрезвычайно рельефно. Эффект «мертвой головы» усиливали тускло горящие глаза, посаженные так глубоко, что видны были только темные пустые глазницы. В отличие от идеального слуги он, несмотря на внешнюю бесстрастность, казалось, не прилагал усилий, чтобы скрывать свои эмоции. Напротив, его окружала неуловимая атмосфера иронии или веселья, сопровождавшаяся иногда глубоким гортанным смехом — так могла бы смеяться гигантская черепаха, только что разорвавшая на куски какого-то пушистого зверька и теперь направлявшаяся к морю. Некоторые друзья Кларендона считали, что Сурама похож на индуса высокой касты, но многие соглашались с Джорджиной (он ей не нравился), когда она говорила, что мумия фараона, если бы ее каким-то чудом оживить, была бы подходящей парой этому сардоническому скелету.

Дальтон, погруженный в тяжелые политические сражения и отделенный от интересов Востока особой независимостью старого Запада, не следил за головокружительным взлетом своего бывшего товарища; Кларендон же и подавно ничего не слыхал о губернаторе, который был так далек от мира науки. Обладая независимым, даже избыточным, состоянием, Кларендоны много лет оставались верны своему старому дому в Манхэттене на 19-й Восточной улице, где духи предков, должно быть, косо смотрели на Сураму и тибетцев. Потом доктор пожелал сменить базу своих медицинских исследований, и наступили большие перемены: они пересекли континент, чтобы продолжить уединенную жизнь в Сан-Франциско, и купили мрачную старую усадьбу Бэннистер возле Козлиной горы, выходившую на залив. Там они и разместили свое странное хозяйство — в эклектичном пережитке средне-викторианского дизайна и вульгарного щегольства времен золотой лихорадки с мансардной крышей и высокими стенами.

Хотя доктору Кларендону здесь нравилось больше, чем в Нью-Йорке, его все же стесняла невозможность применять и проверять свои теории на практике. Так как он не был человеком светским, ему и в голову не приходила мысль использовать свою репутацию для получения должности, хотя он все яснее видел, что только руководство государственным или благотворительным учреждением — тюрьмой, больницей или богадельней — предоставит ему достаточно широкое поле для того, чтобы завершить исследования и сделать открытия, которые принесут величайшее благо человечеству и науке в целом.

Однажды днем он совершенно случайно столкнулся с Джеймсом Дальтоном на Маркет-стрит, когда губернатор выходил из отеля «Ройал». Джорджина была с доктором. Это неожиданное и мгновенное узнавание только усилило драму воссоединения. Взаимное неведение об успехах друг друга породило долгие рассказы и объяснения, и Кларендон с радостью узнал, что его друг стал важным чиновником. Дальтон и Джорджина, обменявшись взглядами, почувствовали нечто большее, чем простой отголосок юношеской нежности; их дружба возобновилась, что привело к частым визитам и постепенно возраставшему взаимному доверию.

Джеймс Дальтон узнал, что его старому приятелю необходима должность, и, вспомнив свою роль защитника в школьные и студенческие годы, стал обдумывать способ предоставить «маленькому Элфи» необходимое положение и свободу действий. Правда, он обладал широкими полномочиями в отношении назначений, но постоянные нападки и посягательства со стороны законодательной власти заставляли его пользоваться ими с крайней осмотрительностью. Однако, не прошло и трех месяцев после неожиданного воссоединения, как освободился главный медицинский пост в лечебном учреждении штата. Тщательно взвесив все и убедившись, что репутация и достижения его друга достойны самых существенных наград, губернатор наконец почувствовал, что может действовать. Формальностей было немного, и 8 ноября 189… года доктор Альфред Шуйлер Кларендон стал начальником больницы тюрьмы штата Калифорния в Сан-Квентине.

II

Менее чем через месяц надежды почитателей доктора Кларендона вполне сбылись. Радикальные изменения методов лечения внесли в болото тюремной медицины эффективность, о какой никогда прежде и не мечталось, и хотя, естественно, не обошлось без зависти и интриг подчиненные были вынуждены признать, что руководство действительно великого человека дало чудесные результаты. Затем пришло время, когда простая признательность сменилась искренней благодарностью за то, что судьбе было угодно так удачно совместить место и человека, так как однажды утром доктор Джоунз явился к своему новому начальнику мрачный и объявил, что заметил случай заболевания, которое не мог определить иначе, как ту самую черную лихорадку, возбудителя которой обнаружил и классифицировал Кларендон.

Доктор Кларендон не выказал никакого удивления и продолжал писать.

— Я знаю, — спокойно сказал он. — Я видел его вчера. Рад, что вы распознали это. Поместите больного в отдельную палату, хотя я не считаю эту лихорадку заразной.

Доктор Джоунз, имевший свое мнение насчет заразности заболевания, был обрадован такой предусмотрительностью и поспешил выполнить указание. Когда он вернулся, Кларендон собрался идти, заявив, что сам займется этим. Разочарованный в мечтах изучить методы и приемы великого человека, младший врач смотрел, как начальник направился к отдельной палате, куда положили больного. В этот момент он был недоволен новыми порядками больше, чем за все время, прошедшее с тех пор, как восхищение сменило первые приступы зависти.

Поспешно войдя в палату, Кларендон бросил взгляд на кровать и отступил назад — проверить, как далеко может завести доктора Джоунза его любопытство. Убедившись, что коридор пуст, он закрыл дверь и обернулся к больному. Это был заключенный особенно отталкивающего вида. Казалось, он корчился в жесточайших предсмертных судорогах. Черты его лица были страшно искажены в немом отчаянии. Кларендон внимательно осмотрел больного, приподнял крепко сжатые веки, измерил пульс и температуру и, наконец, растворив в воде таблетку, влил раствор в рот страдальца. Вскоре