— Будем, будем…

— Ладно, сними его. Потом можешь идти, я сам с ним разберусь!

Мака обрадовано снял наручники, усадил наркомана на стул и исчез.

Тот продолжал всхлипывать, бормоча:

— У меня печень больная, я умру…

— Не умрешь!.. А умрешь — засунем в машину, вывезем за город и зароем на свалке. Голову сперва отрубим, чтоб никто не опознал… Или сожжем к черту! У нас в столовой печь здоровая, трое таких доходяг, как ты, поместятся разом… Вставай, пошли! — вдруг приказал Пилия.

— Куда? — испугался парень.

— В тюрьму, куда же еще?

При слове «тюрьма» морфинист залился слезами:

— Как в тюрьму? Куда в тюрьму? Дайте отцу позвонить! Папе позвонить хочу, папе!

— Позвонишь… С того света… Пошли! Майор поговорит с тобой.

Когда они поднялись в дежурную часть, майор, уже аккуратно причесанный и строгий, сидел за столом, просматривая «дело».

— Вот, полюбуйся, это подонок Кукушвили, которого я выловил в подъезде…

— Как твоя кличка, гнида? — спросил майор.

— Кукусик, — машинально ответил морфинист.

— Кукусик? Ты смотри! Так это и есть главный барыга? — спросил майор в никуда. — Придется тебе отвечать по всей строгости нашего советского закона! Сейчас, мой дорогой Кукусик, вышел приказ — барыг стрелять без суда и следствия. Попытка к бегству — и все. Ушел на рывок — и пуля в затылок. Ясно? Распоряжение Совмина! Понял? — повысил он голос.

— Какой я барыга! Кого стрелять? Зачем? — в ужасе пробормотал Кукусик.

— По мне — так вот этот убийца, — и майор, не глядя, кивнул в сторону клетки, где бесшумно сновал чернявый тип, — вот этот езид,[1]убийца Амоев, в тысячу раз лучше тебя, барыги проклятого!

Кукусик замахал кровоточащими руками:

— Что вы, какой я барыга?! Сам всю жизнь ищу, где бы что купить!

— Вот оно что! — протянул майор, а Кукусик продолжал, захлебываясь, доказывать:

— Да я… Да я… Да я свой заход[2]самому Богу не отдам! Все из дому вынес, все продал ради лекарства! Какой я барыга? Я больной человек…

— Мы! Все! Знаем! — зловеще отчеканил майор. — Ты где рос, подонок? Где воспитывался? Чему тебя в детстве учили, тварь? Кокнаром[3]торговать? Кому ты нес кокнар, у кого брал?.. Молчишь?.. Утром будешь в тюрьме, а там тебя быстро в задницу трахнут, будь уверен! Я лично позабочусь, чтоб тебе самый толстый хер достался… Говори, у кого брал, кому нес?

— Никому не нес. Нашел, — отрешенно ответил Кукусик.

Пилия с размаху ударил его по затылку так увесисто, что морфинист ткнулся носом в стол и залился кровью.

— У кого брал? Говори, гад!

— Мой, — разбитыми губами выдавил Кукусик.

— Твой? Ты что его, в кармане вырастил? У кого брал, сука? — заорал Пилия и еще раз ударил морфиниста ребром ладони по шее.

По-собачьи пригнувшись, морфинист заголосил:

— Я его имени не знаю. Там, на перекрестке, стоит…

— Так. Имени, стало быть, не знаешь… Врешь! Сейчас не то время, чтобы имени не знать! То время ушло, когда на Майдане косой Або через форточку башами торговал за копейки! Сейчас все всё знают. И ты всё знаешь. И скажешь, поверь мне! И имя вспомнишь, и дом покажешь. Сейчас и поедем туда, понял? — ледяным тоном процедил майор, а Пилия потряс наручниками:

— Видишь? Кандалы! Сейчас тебя верх ногами повесим, пару раз по яйцам дубинкой да по башке ногой — быстро и имя, и фамилию, и отчество, и кличку, и дом, и квартиру, и где бабушкины трусы лежат — все сразу вспомнишь!

И Пилия подкрепил слова новой оплеухой, а майор двинул телефонным справочником Кукусика по темени. Зубы у того клацнули, он запнулся и уронил голову на стол. Но Пилия за шиворот поднял его и как следует встряхнул.

Кукусик, выкатив глаза, залепетал:

— Какие бабушкины трусы?.. За что?.. Где адвокат? Папа-мама? Сейчас перестройка, гласность…

— Что-о? — взревел майор. — Перестройка? Вот тебе перестройка! — И он смачным жестом указал на свою ширинку, а Пилия со словами:

— Вот тебе гласность, ублюдок! — огрел звенящими наручниками морфиниста по почкам.

Тот, пискнув, повалился на пол. При звуке упавшего тела дежурный тапир открыл глаза и, обалдело оглядев помещение, опять закрыл их. Убийца Амоев, замерший на миг, продолжил свой звериный крутёж. Ботинок Пилии уже завис над морфинистом, но майор жестом остановил его:

— Подожди! Может, он одумался? Он мне, ей-богу, кажется неплохим парнем. Ну-ка, посади его за стол. Кто твой отец, Кукусик?

— Управляющий трестом… Дайте я ему позвоню! — с надеждой прохлюпал Кукусик с пола.

— Никуда ты не позвонишь, пока на наши вопросы не ответишь. Я тебя лично в подвале придушу! Ты же барыга из барыг: пол-Союза отравил! Задницу надо тебе проткнуть шампуром, а яйца в мангале испечь! Любишь печеные яйца козла?.. Будешь у нас вешалкой! — Пилия опять, теперь уже слегка, ткнул его ногой.

— Кого я отравил? Какой я барыга? — Кукусик сложил молитвенно руки, обращая с пола окровавленное лицо к майору. — Какая вешалка?

— А такая, на которую все дела вешают! Все висяки нераскрытые! — охотно объяснил майор.

— Мы все знаем, вас всех закладывает наша наседка, мы все про всех знаем, — сказал Пилия, закуривая. — Сообрази сам, как я оказался в том подъезде? И именно в это время? Как раз на Третьем Массиве?[4]Именно в том доме, где я тебя взял? А?.. Вот так-то! Тебя просто сдали, как овцу. А ты будешь за всех срок тянуть и страдать. Тебе, дорогой, за этот кокнар как минимум семь лет сидеть… Еще и пару убийств навесим, обещаю. У нас их навалом, нераскрытых…

— У тебя дети есть? — спросил участливо майор у Кукусика.

— Да, дочка, маленькая…

— Ты еще не знаешь, что твои дружки хотели сделать… Дочку выкрасть и потребовать выкуп! — вступил майор.

— Не может быть… — прошептал морфинист.

Пилия удивился такой неожиданной импровизации, а майор продолжал развивать ее:

— Да… Мы за тобой давно следим… И сдали тебя, и дочку хотели украсть. Кстати, задержание зарегистрировано? Проведено в сводке? Ордер на обыск дома оформлен? — обернулся майор к Пилии.

— Нет еще.

— Немедленно оформить! — морозным тоном произнес майор и зашуршал бумажками.