Однако давайте, в конце концов, вернемся к психотерапии, а проще говоря, к методу лечения, в основе которого лежит слово… или некое действие, оказывающее лечебный эффект на пациента. Такой метод лечения, причем оказавшийся очень эффективным и, главное, эффектным, я наблюдал именно в этот день. Случилось сие в детской поликлинике, куда Эксперта занесла нелегкая обсудить вопрос о предстоящей учебе с доктором, который недавно вернулся из Столицы. Им был детский врач Миша Милевский – здоровенный детина под 190 см ростом и за сотенку килограммов весом. По причине жары халат у него был одет прямо на голое тело, снизу – легонькие, летние брючки, а на ногах – довольно массивные шлепанцы на босу ногу. Халат, естественно, был расстегнут до пупа, а рукава закатаны до ушей. Учитывая повышенную, природную волосатость Мишкиного организма, картинка получалась очень живописной. Ему бы еще в руки здоровенный топор, и получался типичный педиатр… с большой дороги. Когда Эксперт к нему зашел, педиатр… с большой дороги, сидел за столом и что-то писал, умудряясь при этом еще и раскачиваться на задних ножках стула. Стул угрожающе стонал и скрипел, но доктор, демонстрируя высочайшую технику владения этим предметом мебели, умудрялся и качаться и, как было упомянуто выше, писать. Не успел у нас с ним завязаться разговор, как ему привели пациента – маленького сынишку в сопровождении мамы. Эксперт, дабы не мешать плавному течению пытливой врачебной мысли, вышел. И вот не успел он дойти до конца коридора, как грянули совсем неуместные в этих стенах звуки – звон разбитого стекла, грохот падения чего-то тяжелого – вроде как пианино упало с пятого этажа – и истошный, заливистый детский плач. И все это раздавалось со стороны Мишкиного кабинета. Эксперт бросился назад. В дверях кабинета он столкнулся с выбегающей оттуда женщиной. Она буквально вынесла входящего Эксперта назад, в коридор. Это на ее руках заходился истошным плачем маленький ребенок. В самом же кабинете первое, что увидел Эксперт, была изнемогающая от гомерического хохота медсестра – немолодая и полная женщина буквально лежала на кушетке, обессилев от смеха. В ответ на недоуменный взгляд Эксперта она не в силах вымолвить ни слова взвизгивала, стонала, похрюкивала и вялой, беспомощной рукой показала на своего доктора. Эксперт огляделся. Посреди кабинета на боку лежал стол, а рядом – то, что когда-то было стулом. Пол кабинета был усеян осколками стекла, а доктор Миша, красный как рак, ползая на коленях, собирал разлетевшиеся на отдельные листки медицинские карточки. Ну, вы, конечно, поняли, что произошло? Именно! Мишка, расспрашивая маму больного ребенка, по привычке раскачивался на стуле и, естественно, не удержав равновесия, упал назад. При этом он не просто грохнулся, а еще и умудрился завалить на себя стол, а шлепанцем, слетевшим с ноги, – высадить окно у себя за спиной! Представьте себе состояние мамы и ее маленького ребенка в тот момент!

Но главное не это! Дело в том, что мама привела на прием к доброму детскому врачу ребенка с явлениями простуды. Но кроме того, у мальчика был еще и энурез, то есть недержание мочи. Так вот, как это ни удивительно, но с этих пор ребенок выздоровел. Энурез у него исчез навсегда, а Мишку с тех пор стали называть «Врач, лечащий испугом» или просто – «Испуголог». Отец же мальчика после столь удивительного и неожиданного исцеления ребенка много лет подряд в этот знаменательный день приносил Мишке в подарок бутылку отличного и дорогого коньяка. Вот такая психотерапия в чистом виде!

Вот такая история. И, повеселившись от души, смеясь над незадачливым доктором Милевским, мысли о предстоящей учебе в Столице ушли куда-то на второй, а то и третий план. А как же иначе: лето, отпуск, поход на реку, на сплав и борьба с ее порогами, и костры, и комары. Уходя в тот день из больницы, судмедэксперт тихонько напевал:

Кедр сухой скрипит над кручею,

Впереди тайга дремучая,

Рюкзака ремни давят грудь,

Впереди еще долог путь!

(Ю. Бендюков. «Кедр»)

Если бы ему дано было знать, какой впереди путь предстоит. И вовсе не в тайге, а в далеком, далеком городе…

От ликующих, праздно болтающих,

Обагряющих руки в крови

Уведи меня в стан погибающих

За великое дело любви!..

Н. А. Некрасов

Утреннее апрельское солнце припекало совсем по-летнему. Было жарко и пыльно. На посадку в самолет – о, счастье! – нас повели пешком. Я шел медленно, просто плелся, бессильно отстав от общей группы, и постоянно оглядывался туда, где осталась Она – моя Ангелика. Лика стояла в стороне от всех, и я сначала хорошо видел ее лицо и даже слезы на нем. Она стояла, прижав кулачки к груди, и беззвучно плакала… Потом черты ее лица стерлись, остался один силуэт… Но вот мы свернули за стоящий самолет, затем за бензозаправщик, и все провожающие исчезли. Исчезла и она… Исчезла навсегда! Мне безумно хотелось повернуть назад, побежать к ней, но я, едва переставляя ноги, продолжал идти и идти, зачем-то тупо считая про себя шаги. Но вот этот бесконечный путь закончился у трапа самолета, и я поднялся на свою Голгофу. Там, наверху, прежде чем нырнуть в спасительную прохладу самолетного чрева, я оглянулся и каким-то обострившимся – даже не взглядом, а скорее чувством снова на мгновенье увидел ее… Но тут меня нетерпеливо подтолкнули в спину, и я шагнул в салон. Все закончилось… Закончились эти месяцы учебы, закончилась и наша безумная, горячечная, сводящая с ума любовь. Даже не любовь, а какая-то дикая и необузданная страсть. Три месяца учебы слились, съежились в один короткий миг. Как будто ничего и не было. Вот только в груди появился холодный, давящий ком, мешающий дышать, мешающий жить. Я сидел в кресле и, прислонившись щекой к иллюминатору, смотрел на проплывающие под самолетом облака. Щека была мокрой. От холода стекла? От слез? Не знаю, может, от всего сразу. Я сидел и смотрел, а в голове под мерный шум двигателей обреченно билась и металась одна бесконечная, горькая, надрывная мысль:

– Вот и все… я лечу домой… я лечу в пустоту… вот и все, вот и все.

А как же все было просто и легко три месяца назад! С какой радостью и энтузиазмом собирался на учебу в Столицу. Всю осень и начало зимы строил планы о том, что надо посмотреть, куда попасть. Театры, музеи, концерты… Как весело и беспечно праздновали Новый год! Гуляли и веселились безоглядно так, как могут веселиться здоровые, не имеющие проблем молодые, полные сил и энергии люди. Строили планы на лето, среди зимы думали о походах и палатках, кострах и реках, пели песни, которые непременно прозвучат и летом у костра, на берегу таежной реки:

Я расскажу тебе много хорошего

В тихую лунную ночь у костра.

В зеркале озера звездное кружево,

Я подарю тебе вместо венца…

(В. Вихорев)

Все было прекрасно, жизнь нам улыбалась, и мы были бессмертны! И только перед отъездом ехать вдруг расхотелось! Предстоящая учеба вдруг стала портить все настроение. Учеба, казавшаяся столь желанной и необходимой еще осенью, даже перед Новым годом, сейчас навалилась тяжкой ношей на плечи и давила, давила… Ехать, да еще на целых три месяца, почему-то не хотелось… Вот не хотелось и все! Не утешала даже мысль о том, что учиться придется в Столице. О, эти учебы – короткие и длинные, легкие и тяжелые, нужные и бесполезные! О, общежития, эти злачные места длительного, совместного проживания взрослых и семейных людей. Вот тема, не исследованная психологами и толком не описанная очевидцами, а тем более участниками… Сколько же драм протекало под сводами таких общежитий и институтов! Сколько трагедий и поломанных судеб, сколько пусть и мимолетного, но счастья, бывало, сокрыто за этими стенами. Тогда, в январе, в начале своей учебы, я и думать не мог, что и я вскоре окажусь участником такой драмы: сначала безумного счастья нежданной, нерассуждающей любви, а затем – глубокой трагедии разлуки. Трагедии двух взрослых и семейных людей…