И пасмурно паршиво на лике планеты, затянутой вуалью туч. Прилавок полон. Две спелые дыни сорта торпеда не давали покоя Генералу Киске, облизываясь он жаждал их. Представлял крупную женскую грудь. Секундами пространства измеряется реальность. И те секунды служили бесконечностью. Спутывая паутины дум, всё дальше отдаляя возможность распутывания. Поток непрерывной информации скользящий и ловкий, неподъёмный. Но такой жалкий и мелкий, такой бесчестный. Мерзкий колокольчик, который означает, что кто-то зашёл. Поначалу это сводило с ума Генерала, звук отнюдь не серебренных спиц Гребенщиковских. Писк всего лишь, который ознаменует небольшой труд. Однако с течением времени это превратилось в рутину, в единую волну, мало заметную, уже привычную.

– Добрый день!

– Здравствуйте! Фрукты и овощи.

– Мне бы дыньку вот эту конечно бы да, сколько весит то?

Ублюдок весь мокрый после дождя позарился на одну грудь Генерала, что так долго развлекала его на рабочем месте. «Мужик, мещанин сраный, ты бы шлёпал отсюда к жене своей толстой, которая тебя ждёт после работы, без дыни обойдётесь», но это вновь только в мыслях. Работа есть работа.

– Ну килограмм точно будет, взвесить?

– Не, так видно, что нормальная дынька.

«Сам ты дынька, блять, а это искусство моё великое!». Действительно нормальная дыня оказалась в целлофановом пакете чёрного цвета без рисунка. Передача купюры. Сдача монетками. Всё по делу, ничего лишнего.

– Пожалуйста!

– Спасибо большое!

«На здоровье, бля, не подавись дружочек, когда будешь поедать это». Ну ничего, одна то всё равно осталась, значит не всё потеряно, продолжал думать Генерал. Но уже, конечно, не так интересно, как с двумя. Остаток дня никого, ведь пасмурность отпугивала клиентов. Вот и весь день в компании одной.

Впереди самое приятное закрытие магазина со стеклянной дверью и со смешной вывеской «Овощи здесь, фрукты тоже, у других дороже!». К поэзии Киска не тяготел от слова совсем, пару сборников прочесть и забыть сразу же. Он ведь художник. Зато сейчас начнётся лучшее. Закрыться в комнате и отдаваться делу полностью, со всеми вытекающими из этого процесса творческого. В детстве, когда он ещё не знал, что способен мыслью изменять пространство и направлять его в свою сторону, как цыплёнок маму-робота, управлять хаотичностью, ему приходилось стараться и как-то пробовать существовать потихоньку. К примеру, ругаться с отцом на тему школы и бесполезности образования, архаичности учителей прочих и всё по списку. Талант начал показывать себя в моменты, когда Генерал брал в руки карандаши или кисточки, прикасался к полотну, бумаге. В самый апогей пубертата в общем, в моменты представления женщин в своей голове и изображения их на этой же бумаге. Вот он божественный случай, тогда и всё начало получаться. Коммуналка, работа греком, картины.

III

Путь домой краток, соседний дом. Дверь квартиры. Лицо тёти Лены. Дверь комнаты. Пора начинать. Генерал достаёт краски, достаёт холст, раздевается. «Сейчас так прикоснусь, так прикоснусь!». Стук в дверь. Полушёпотом произносит.

– Кто там такой умный?

Одевается. Открывает дверь. И твою то мать, единственный друг Генерала Киски, такой же городской безумец, как и он сам. На той почве и сошлись, только друг из глины лепил. Пепельницы всякие, портсигары и прочую ненужность, хоть и изредка продавались. Взъерошенный, заплаканный, сопли на кулак наматывает. Длинное пальто в пол, старое и чуть ли не дырявое.

– Че такое?

– Генерал, пойдём выпьем…

В руке болтается бутылка водки, наполовину выпитая. Поделать нечего, хоть и не в планах. Соратничество и товарищество дело безотказное, даже если не хочется, а завтра на работу.

– Пойдём, чего уж тут.

Замызганная тысячами коммунальная кухня. Ей не меньше больно чем всем им вместе взятым. Сотни ног топчутся здесь постоянно и плюют, пьют, нажираются в слюни. Сотни лиц высматривала эта кухня, точнее пол сотни, ведь ног сотня. Разглядывая узоры на жестяном чайнике, что стоит здесь, светлая голова начинает выдавать такую шизофазию, что становится страшно обоим. Водка в рюмках, время вслушиваться в это невнятное журчание.

– Что случилось то?

– Да просто видишь, видишь, мы все здесь, и я клоп, и ты клоп, нет я червь, я клоп, и я признаю со всем своими принижением, что страдаю, что ничего не могу понять, для чего всё так. По жалкому евклидовскому уму своему, не могу допереть че происходит, всё здесь несправедливо в этом мире. Ты мудак тот ещё, Генерал. И когда ты меня здесь зарежешь, я не встану и не обниму тебя, так же и лань не ляжет подле льва. Понимаешь о чём я?

– Достоевского бля ненавижу, вот что я понял.

– Да ну это, я это просто, чтобы понятнее было. Ему ведь виднее. Но я же чувствую! Чувствую тоже самое! Точь-в-точь! Я такой же, как и он!

– А че ты Прапорщик тогда глиномес, а не Достоевский?

– Ну это другой вопрос уже, знаешь ли. А ты мудак мог и поддержать.

– Че тебя поддерживать, пускатель слюней. Это новый виток всего лишь, комарик укусивший, сейчас найдёшь себя быстренько, смотри!

Стопки оказались внутри Генерала и Прапорщика. На голодный то желудок, сейчас обоих обжигает, разгоняет тепло по телу. Маленькая печка, засунутая внутрь. Вот потом и спрашиваете почему люди пьют вёдрами, а стекает по подбородку без разбора у всех, что молодых, что старых. Они не собираются заканчивать, вся ночь впереди. Сон мелок и жалок, в сравнении с экзистенциальностью обоих на этой кухне. Здесь сейчас начнётся парад и шоу, фокусы, иллюзии, клоуны, акробаты, языкоблуды, беллетристика словами, всё что угодно. Коллективная шизофаза.

– Давай ещё по одной, там точно всё пройдёт!

И следом, и следом. Бесы и демоны. Чёртики, белки. Все подряд. Содом и Гоморра. Шум и крики. Споры и дискуссии, вновь братание.

– Прапор, пошёл нахуй отсюда!

– Ты че? Всё? Закончился?

– Да ты меня оторвал от самого интересного, от мечты моей, от всего чем я живу, от любви, от Бога!

– Че?

– Я тебя сейчас раскрашу, вот что!

Распахивается дверь кухни. Большой силуэт и только. Только тёмное пятно. Отблеск слабой лампочки.

– Вы что, совсем охренели здесь тунеядцы сраные?

Кажется, тётя Лена всё-таки, обнаружила греческий амфитеатр по сильному шуму и высоким восклицаниям, хлопкам в ладоши с трибун.

– Елен Палвловао, мы уже всё, всё хорошо здесь, я с Прапором сижу!

– Да я вижу, что не с Маршалом, заканчиваете, спать мешаете, на работу ведь завтра, военачальники сраные.

– Что сраные то сразу?

Хлопок дверью, иначе не происходит. Ничего нового абсолютно. Всяко лучше, нежели в подъезде. Пора укладываться спать. Прапора на пол, на старые подушки от дивана, которые Генерал нашёл возле парадной. Себя