Я заметил:

— Вы сами-то верите, что говорите? Да еще применительно ко мне?

Леканов еще больше сощурил глаза, на лице появилась ядовитая улыбка. Он продолжал: «А равно заговор с целью захвата власти наказывается… но это будет решать суд»…

Чувствовалось, что он гордился знанием УПК, но вскоре я понял: все его знания почерпнуты из газетных и журнальных штампов последних дней: «путч», «неконституционный», «союзный договор», «интернирование», «изоляция», «Белый дом», «штурм».

Леканов взял на себя функции «забойщика», конструктора вопросов и предполагаемых ответов. Допрашивал вежливо, но вопросы ставил так, что я вынужден был отвечать, исходя из его предположений…

Был конец августа. Подступала грибная пора. Плыли высокие облака с востока, как далекий привет с моей Родины. Там наверняка знают: министр обороны арестован. Матери не скажут, ей 88 лет, но она поймет своим материнским чутьем, сердцем и, уж конечно, что-то увидит во сне и свяжет материнский сон с моей судьбой…

В 8.20 установили «Панасоник» для съемки и записи допроса. Самый удобный случай выдвинуть требование: пригласить на допрос адвоката.

— Адвоката должны нанять ваши родственники, — отрезал следователь.

— В таком случае свяжите меня с адвокатской конторой.

— У нас связь с адвокатской конторой не предусмотрена.

— Президент назначил мне встречу в Кремле в 10 часов, сегодня… Она состоится?

— А вы обратитесь к Горбачеву с письмом. Мы отправим, если последует команда. А пока давайте побеседуем.

Все это были уловки. И прокурор и следователи знали, что допрос без адвоката — фикция. Для суда он не имеет юридической силы. Но следователи старались подать себя новым властям в выгодном свете, показать результативность своей работы.

Следователь старался говорить вкрадчиво. «Кирпичики» вопросов ложились ровно, чувствовалась «кремлевская кладка». Тогда я еще не знал, что кассеты с записью допроса продадут «Шпигелю» и что весь мир узнает, как я перед допросом вздохнул. Если бы я знал, что в прокуратуре все продается и все покупается, возможно, я бы германскому «Шпигелю» напомнил слова из песни: «Вставай, страна огромная, вставай на смертный бой»…

* * *

А пока следователь чеканил каждое слово:

— Я должен заявить: вас допрашивают в связи с участием в преступлении. Мы квалифицируем его как измену Родине. Заговор с целью захвата власти, злоупотребление служебным положением. Я хочу услышать от вас, что вы скажете по поводу предъявленного вам обвинения?

— У меня иное понятие о том, что такое измена Родине. Измена президенту — пожалуй, да, имеет место. Но Родину свою я не предавал. Что в моих действиях было конституционно, что нет— надо разобраться. Я считаю, что подписание новоогаревского договора явно неконституционно. Организатор этого акта — Горбачев. Более того, раньше, еще на апрельском Пленуме ЦК КПСС 1985 года, он вещал с трибуны о необходимости улучшить жизнь народа. Тогда никто и думать не смел о развале государства, о ликвидации политической системы.

Но вот наступил 1991 год. Партия не по дням, а по часам теряла свой авторитет. Открыто на Пленумах ЦК КПСС говорили о том, что Горбачев исчерпал себя в качестве активного государственного деятеля, его историческое время закончилось. Мало того, 17 марта 1991 года народ дружно проголосовал за сохранение Союза Советских Социалистических Республик, и вдруг президент предлагает проект договора, в котором речь идет уже о суверенных государствах. Убежден: это не просто ошибка. Идет целенаправленная работа по ликвидации Союза. Нам предлагают хиленькую конфедерацию республик с самостийными президентами. Тут следователь остановил меня:

— Вернемся снова к вашей проблеме. Вас назначили министром обороны не без поддержки Горбачева. Но вы внезапно приняли решение лишить его власти. Вы же давали присягу президенту, парламенту, народу. Почему вы пришли к убеждению, что президента надо лишить власти? Причем антиконституционным путем?

Я понял из вопроса: Леканов в армии не служил и понятия не имеет, кому я присягал в 1941 году.

«Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооруженных Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь: быть…

..Л всегда готов по приказу Советского правительства…»

Где же здесь клятва верности президенту? Народу я давал клятву, а не хозяйчику Кремля. И за спиной Горбачева мы не шушукались. Мы всего-навсего выразили наше возмущение по поводу распада СССР, потребовали от президента ввести чрезвычайное положение. К этому времени суверенизация и сепаратизм, особенно на Украине и в России, достигли своего апогея. Стремясь освободиться от сверхцентризма, «демократы» запросили самую высокую цену: ликвидацию Союза.

Мы решили, что 18 августа к президенту в Форос вылетят Шенин, Бакланов, Варенников, Болдин и Плеханов вразумить президента — отменить подписание договора, дабы выполнить волю народа о сохранении единого Советского Союза.

Что бы я ни говорил, по виду следователя чувствовалось, что он ждет от меня другого: признания в заговоре, рассказа, кто был зачинщиком. Поэтому он резко перебил меня:

— Звучит весьма наивно для такого государственного деятеля, как министр обороны…

* * *

Мне захотелось рассказать следователю о разгоне ЦК, избранного съездом партии, о неравноправном договоре с США по сокращению стратегических и обычных видов вооружений. О выводе войск из Венгрии и Чехословакии, о поспешном бегстве из Германии через Польшу, с которой ни о чем даже не договорились толком. О том, что президент продолжал разглагольствовать о строительстве «европейского дома», не замечая, как свой разваливается. Он не уставал талдычить об «общечеловеческих ценностях», зато своих соотечественников унизил, доведя их до нищеты. Практически ни одна программа за последние 5 — б лет выполнена не была. Когда Горбачеву на сессиях Верховного Совета СССР депутаты говорили о необходимости конкретной программы, он невозмутимо отвечал: «Я указал ориентиры».

Что же понимал генсек под новыми ориентирами? Оказывается, надо было лебезить перед Западом, свои традиции обменять на чужеземные.

Когда Горбачева избрали Генеральным секретарем, на первом же Пленуме ЦК он говорил, что прирост ВВП составил 4 процента и, мол, мы вползли в застой. Но именно в застойные времена построили ВАЗ, БАМ, КамАЗ, перевооружали армию, а начиная с 1985 года мы уже ничего не возводили, только разоружались.

На Президентском Совете, на заседаниях Совета безопасности, в присутствии Горбачева анализируя обстановку, говорили о тяжелом положении в стране, о развале партии, экономики, о растущих долгах государства. Уже все понимали в Кремле, что корни многих бед исходят от президента. Но следователя Леканова, похоже, не интересовала моя боль, он требовал: «Пожалуйста, фамилии тех, кто это говорил?»

Я объяснял Леканову, что это были дискуссии среди руководителей, озабоченных судьбой страны. Сам Ельцин признавал это. Горбачев в последнее время разъезжал по всему миру, но мы, члены правительства, даже не знали, о чем он говорил с глазу на глаз с лидерами иностранных государств. Раньше было принято все вопросы предварительно обсуждать на Политбюро, на Президентском Совете или Совете безопасности, а теперь все отдано на откуп Горбачеву.