«Конечно, не пропустишь, — резонно сказал тогда Магистр, — Потому как с сегодняшнего дня Сектор Медикологии укладывает тебя в стационар. И быть тебе там, пока им не надоест с тобой тетешкаться. А надоесть им это, по моим прикидкам, не ранее чем через месяц. К ним хроноагенты в безраздельное пользование край как редко попадают. Работу твою я распределю между ребятами, а ты, сынок, иди и проверь, как следует, своё здоровье». И «сынок», которому в тот момент было никак не меньше семидесяти относительных лет, вздохнул, подтянул штанишки и безропотно поплёлся в Сектор Медикологии.

Когда он вернулся, на него было страшно смотреть, а ещё страшней было его слушать. Речь его была столь густо усыпана медицинскими и психофизиологическими терминами, что понять его можно было только со справочником. Он с удовольствием и свободно мог объяснить нам, если бы мы поняли терминологию и захотели бы его слушать, как влияет процесс восприятия омега-пиком Матрицы воздействия каппа-темпорального поля на содержание в моче фосфата аммония. И какое влияние на подвижность сперматозоидов оказывает изменение хроночастоты, воздействующей на пи-клофальную область Матрицы. И много чего ещё. Бедный Стефан только совсем недавно стал нормальным человеком.

Нет уж, эта перспектива меня не устраивала. Приняв такое решение, я вздохнул и покинул своё ложе. Катя, оставшись одна и почувствовав это во сне, тут же приняла свою любимую позу. Повернувшись на правый бок, подтянула колени и засунула ладошку под щечку. Дитё, да и только. Я оставил ей на компьютере напоминание о том, что надо сделать срочно, прямо с утра, и направился в Нуль-Т.

Эх, Просперо, Просперо! И как это тебя угораздило? Теперь из-за тебя все хроноагенты должны дважды в месяц проходить эту малоприятную процедуру. А впрочем, на твоём месте мог оказаться любой из нас, в том числе и я. И твоя участь тоже незавидна. Суждено тебе, бедняге, пожизненно оставаться пациентом Сектора Медикологии. Да что там, пожизненно! Даже после твоей физической смерти Матрица твоя, записанная в многочисленных компьютерах, останется в распоряжении психофизиков. И будут они её на все лады, во всех проекциях раскручивать, просвечивать, на все составляющие разлагать и ломать себе голову: как это всё случилось, в какие времена?

В матричном блоке я встретил Олега. Он опять налаживал какую-то суперсложную аппаратуру для психофизиков. Я как-то поинтересовался: а нельзя ли сделать её понадёжнее, чтобы не возиться с ней постоянно? На что он отшутился: «Ваших Матриц никакая, даже сверхнадёжная, аппаратура выдержать не в состоянии».

Мы с Олегом обменялись рукопожатиями, и он, как обычно, спросил:

— Что нового?

Я, как обычно, покачал головой. Он, как обычно, вздохнул и вновь углубился во чрево хитроумной конструкции.

Обследование Матрицы по своему воздействию очень напоминало процедуру подготовки Матрицы к совмещению с объектом внедрения перед операцией. Те же мелькания перед глазами, та же убаюкивающая какофония в ушах и то же впечатление, что под черепом у тебя кто-то ковыряется деловитыми холодными пальцами. Впрочем, говорят, что ощущения у всех индивидуальные. Но я ещё не встретил у нас ни одного хроноагента, который признался бы мне, что эта процедура доставляет ему удовольствие. А здесь то же самое. Правда, есть одно отличие. Если после процедуры подготовки ты готов к работе, то после обследования впору не работать идти, а опохмеляться. Но психофизики — не садисты, они и опохмелиться дают.

Когда всё кончилось, и я открыл глаза, на столике возле моего кресла уже стояли, как выражался Максим, «наркомовские сто грамм». Две трети стакана мутной желто-зелёной жидкости с чудной смесью тонких ароматов аммиака и пригоревшего молока. Мне всегда хотелось выпить эту «наркомовскую норму» залпом. Но этого делать не полагалось. Её надо было пить, закрыв глаза, мелкими-мелкими глоточками, как бы смакуя.

Минут семь я смаковал изумительный напиток, по вкусу весьма напоминающий мыльный раствор. Допив последние капли, я, не открывая глаз, щелкнул пальцами. Мой шеф-психофизик Макс Бауэр тут же со смехом сунул мне солёный огурчик. Я закусил, вытер выступившие слёзы и открыл глаза. Макс смотрел на меня с выражением искреннего сочувствия. Уж он-то не хуже меня знал все прелести этой процедуры, её последствия и неповторимые ощущения «радости» от вкушения восстанавливающего зелья. Сам всё это на себе испытал.

— Ну, как? — спросил я.

— Всё в норме, — ответил он, — Можно работать. И сколько нам ещё мучить вас подобным образом? Смотреть на вас жалко.

— Пока с Просперо не разберётесь. От вас зависит.

— Да мы с ним никогда не разберёмся! Делай со мной, Андрей, что хочешь, но Время свидетель, ЧВП здесь не при чем!

— Это твоё мнение, или есть уже доказательства?

— Да какие могут быть доказательства? Помнишь Конфуция?

— Ты имеешь в виду поиски черной кошки в тёмной комнате?

— Вот именно. И я берусь утверждать, кошки в этой комнате нет и никогда не было. Понимаешь, Андрей, мы, обжегшись на молоке, дуем сейчас на ледяное поле. Почему мы всё необъяснимое и странное в нашей работе стремимся списать на ЧВП? Да ЧВП никогда не сможет произвести на Матрицу такого воздействия, какое имеет место с Матрицей Просперо.

— Откуда ты так хорошо знаешь возможности ЧВП?

— Возможности, конечно, знаю не очень хорошо, зато достаточно изучил их методику. Такое многостороннее и на стольких уровнях поражение Матрицы их методике, впрочем, и нашей тоже, просто недоступно.

— Тогда что же произошло с Просперо?

— Если бы знать! Но я думаю, что это — результат какой-то, пока неизвестно какой, флуктуации темпорального поля. Это — нелепая ситуация, в которой мы пытаемся найти следы деятельности ЧВП.

— Дай-то Время, чтобы ты оказался прав. Ну, мне пора.

— Напомни Краузе, что завтра его очередь.

— Не напомню. Он на задании.

— Ну, тогда Альбимонте, — сказал Макс, посмотрев на график.

— А он тоже на задании.

— В Схлопку вас с вашими заданиями вместе! Вот и планируй работу. Когда хоть они вернутся.

Я пожал плечами.

— Время их знает. Как управятся. До встречи.

Из Сектора Медикологии я прямиком направился к Ричарду. Он работал. Его компьютер, в отличие от наших, имел целых двенадцать дисплеев. Когда я вошел, из них работало, слава Времени, только восемь. На всех дисплеях с лихорадочной быстротой менялись картинки из различных Фаз, мельтешили какие-то тексты, таблицы и прочая маловразумительная дребедень. Ричард руководил своими сотрудниками: принимал отчеты, корректировал результаты, уточнял задачи.

Меня всегда удивляло, как он умудряется это проделывать. Всё время подмывало спросить: работает он в параллельном режиме или использует принцип разделения времени. Не человек, а компьютер! При всём при этом он умудрялся беседовать с любым количеством посетителей. Но я никогда не злоупотреблял этими его способностями, мне это всегда казалось бестактным, и Ричард знал об этом.