Свои «Записки» Екатерина начинала писать несколько раз, первые – в 1771 году. Ей 42 года – возраст зрелости. Про палача, который лечил ее в детстве, она упоминает один раз. Но и одного раза достаточно. Я не понимаю, зачем она, так сказать, «бросила тень» на семью губернатора, который тайно лечил их убогую дочь? Что это – поиск сочувствия, она наверняка знала, что эти записки будут читать после ее смерти. Но Екатерина никогда не искала сочувствия окружающих. Она была выше этого. Пушкин не любил Екатерину Великую. Она считал ее крайне лицемерной особой. Но Александр Сергеевич не читал ее «Записок». А здесь присутствует такая непосредственность и искренность, что диву даешься.

Иоганна была непоседлива и в поездки часть брала с собой дочь. Маленькая Фике побывала в Гамбурге, Брауншвейге, Эйтине и Берлине. В 1739 году в Эйтине в доме бабушки Фике Альбертины Фредерики, вдовы Христиана Августа Голштин-Готторского, епископа Любского, собралась вся семья Голштинского дома. Там десятилетняя Фике познакомилась со своим братом и будущим мужем Карлом Ульрихом Голштинским. Двое детей раскланялись друг с другом. Он тогда сказал: «Ах, милая кузина… Я очень рад вас видеть». Принц был улыбчив, строен, лицо имел продолговатое, с нежной и прозрачной кожей. Как позднее писала сама Екатерина, он был «…довольно живого нрава, но сложения слабого и болезненного. Он еще не вышел из детского возраста». Понятное дело – «не вышел» в одиннадцать-то лет, но как пишут историки, Петр не вышел из детского возраста и в пятнадцать, и в двадцать, и в тридцать три – год своей смерти.

Позднее было получено известие, что принц Карл Ульрих отказался от шведской короны, а принял православие и стал наследником трона русского. Иоганна обрадовалась этому известию. Замужество старшей дочери часто обсуждалось в доме. В числе предполагаемых женихов был и Голштинский принц, но мать неизменно говорила: «Нет, не за этого; ему нужна жена, которая влиянием или могуществом дома, из которого она выйдет, могла бы поддержать права и притязания этого герцога, дочь моя ему не подходит».

Одним из нареканий, которые предъявляют Екатерине Великой и современники, и потомки, была ее любвиобильность и огромное количество фаворитов. О себе она пишет, что в детстве была некрасивой, но, видимо, гадкий утенок довольно скоро превратился в лебедя. Вот первая любовная история, о которой пишет Екатерина в «Записках». К Фике очень благоволил ее дядя, брат матери Георг-Людвиг. Случилось это за год (или около того) до отъезда в Россию. То есть Фике в возрасте Лолиты. Дядя на десять лет ее старше, он весел, остроумен, очень хорош собой, удачлив на службе у короля Фридриха II. Отношения с девочкой самые невинные, он заходит в ее комнату поболтать, развеселить. Воспитательница мамзель Кардель возражает против этой дружбы, считая, что дядя отвлекает девочку от занятий.

Наконец наступает час, когда дядя заявляет племяннице, что он любит ее без памяти и ждет от нее обещания, что они со временем обвенчаются. Фике в полном недоумении – а что скажут мама и папа? В конце концов, Фике дала дяде клятву, что станет его женой, если родители дадут на это согласие. Но как сказать об этом матери? Позднее Фике-Екатерина узнала, что мать давно замечала ухаживания брата за ее дочерью. По сути дела она даже способствовала этому. А почему нет? Устроила дочери достойный брак, и с плеч долой.

В декабре 1473 года родня собралась в Цербсте, чтобы встретить Рождество. Встретили. А 1-е января 1744 года стало эпохальным днем для всей семьи. Так он выглядит в описании самой Екатерины. Все сидели за столом, когда принесли пакет писем. Отец вскрыл пакет. Первое письмо предназначалось Иоганне. «Я была рядом с ней и узнала руку обер-гофмаршала Голштинского, герцога, тогда русского князя. Это был шведский дворянин по имени Брюмер… Мать распечатала письмо, и я увидела его слова: с принцессой, вашей старшей дочерью». Словом, Иоганну звали в Россию. Вот выдержка из письма Брюмера. Она не несет никой особенно важной информации, просто хотелось, чтобы читатель знал, как изъяснялись в 18 веке. «…В продолжение двух лет, как я нахожусь при этом дворе, я имел случай часто говорить Ее Императорскому Величеству о вашей светлости и о ваших достоинствах. Я долго ходил около сосуда и употреблял разные каналы, чтоб довести дело до желаемого конца. После долгих трудов, наконец, думаю, я успел, нашел именно то, что наполнит и закрепит совершенное счастье герцогского дома. Теперь надобно, чтобы ваша светлость завершили дело, счастливо мной начатое. По приказанию Ее Императорского Величества я должен вам внушить, что ваша светлость в сопровождении вашей дочери немедленно приехали в Россию». И так далее на пятнадцати, а может, и того больше листах. Устав возносить себе хвалу, Брюмер сообщил, что к письму присоединен вексель, «сумма умеренная, но надобно сказать Вашей Светлости, что сделано это нарочно, чтобы выдача большей суммы не кидалась в глаза наблюдавших за нашими действиями». Еще Брюмер писал, чтобы «принц, супруг ваш, ни под каким видом не приезжал вместе с вами».

В доме началась отчаянная суета, Фике отослали в ее комнату. В этот же день пришло письмо от Фридриха II c поздравлениями. Иоганна тут же ответила благодарственным посланием, заверяя прусского короля, что во всем будет пользоваться его советами. Интересно, какую именно роль она отводила себе в России?

Разговор с дочерью состоялся только через три дня, да и то Иоганна говорила не прямо, а намеками: да, мы едем в Петербург, но неизвестно, останемся ли мы там, и вообще, что скажет батюшка, он может не согласиться. А потом вдруг вопрос: «А что скажет твой дядя Георг?» Здесь девочка и поняла, что именно его мать прочила в женихи дочери. Но Фике очень хотелось уехать из маленького, бедного Цербста в огромную, неизвестную и богатую Россию. «Он может желать только моего благополучия и счастья», – таков бы ее ответ матери. Благоразумно, ничего не скажешь.

10 января 1744 года они уже в дороге. В Россию едут через Берлин. Мать решила, что девочке не стоит появляться при дворе. Достаточно, если король примет ее с мужем. Но Фридрих II думал иначе. Сейчас юная Фике интересовала его гораздо больше, чем ее родители. Иоганна придумывала тысячу отговорок: дочь больна, она не может выйти из дома, в следующий приемный день – у дочери нет придворного платья. Одна из прусских принцесс прислала Фике свое платье. Встреча состоялась. За столом девочка сидела рядом с королем. Фридрих II был необычайно внимателен и учтив. Позднее Екатерина напишет в письме к нему: «Я всегда буду сожалеть о том, что видела великого человека, героя, государя-философа, воина-законодателя только в том возрасте, когда почтение заменяет разумное понимание».

Далее семья проследовала в Штеттин. Здесь Фике получила от отца письменное наставление – как вести себя в России. Особенно много слов было посвящено возможному изменению веры. Грустное это было расставание. Фике плакала. Они расстались с отцом навсегда.

Дорога была трудной. Холодно, зима 1744 года была суровой. Ехали тайно, поэтому ночевать приходилось в самых захудалых трактирах и гостиницах. И так две с половиной недели. Но как только они переехали границы Русской империи, все изменилось. В Риге их встречали с почетом и радушием – барабанный бой, пение труб, гром пушечных выстрелом, и еще две соболиные шубы в подарок, чтоб не мерзли в дороге. Из Риги они уже ехали не в каретах, а русских санях, обитых внутри соболями и украшенных серебряными галунами. Иоганна пишет мужу с трогательной наивностью: «Мне в мысль не приходит, чтоб все это делалось для меня, бедной, для которой в иных местах едва били в барабан, а в других и того не делают». Дочь здесь как бы не учитывается.