Бизнесмен-то наш оказался кругом не прав. На два фронта работал, падла! Орел был искренне убежден, что Корзинкин – его клиент. Но это еще не все! Барыга поганый назанимал денег, перевел их за границу и сам туда намылился, вот только не успел малость. Наш Филя, когда про такие дела услышал, аж до потолка подпрыгнул. Корзинкин-то, козел, нам за «крышу» четыре месяца не платил, все на бедность жаловался. Филя, старый дурак, ему даже взаймы дал: чуть не прослезился от барыгиных причитаний. А этот пидор вон какую пакость удумал. Правда, в начале разборки, естественно, никто из нас ничего не подозревал. Пока Орел с Филей тележили[4], мы в машинах сидели, за автоматы держались да на орловских ребят волками поглядывали. Я рядом с Корзинкиным находился, оберегал от гнусных поползновений «беспредельщиков». Утешал говнюка: не волнуйся, мол, в обиду не дадим! А он весь дрожит, потом воняет, как тюремный матрас.

Серегу я приметил сразу, уж больно разительный контраст – молодое лицо, примерно нам с тобой ровесник, и абсолютно седые волосы. Представляешь?! Его я почему-то тогда во всех тяжких заподозрил, мокрушник, думаю, сейчас за волыной потянется. Ну, мыслю, только попробуй! Вмиг башку отстрелю! По правде сказать, терпеть не могу этих дел: мокрых, в смысле. Со времен службы в Афганистане никого не убивал. Меня пытались не раз, а я – нет, в худшем случае по ногам стрелял. Впрочем, вру, потом, в Матвеевке, я много кого завалил, но эти не в счет, не поворачивается язык их людьми назвать. Короче, сижу я в тачке, автомат поглаживаю, корзинкинское нытье слушаю. Он же, падла, скулит, не переставая, под импортным костюмом пузо жирное трясется. Прямо студень, а не человек.

Вдруг Серега подходит, в карман лезет. Я за автомат, а он сигареты вытаскивает, прикурить просит. Они, как потом выяснилось, вообще без оружия приехали. Тут, наконец, Филя с Орлом все проблемы выяснили и прямиком к нам направляются. У Фили глаза, как у дикого кота, горят, красный весь, того гляди инсульт хватит.

«Жаба ты пупырчатая, – шипит он Корзинкину. – Братву лбами сталкиваешь! Я тебя в сортире утоплю, пидор штопаный!»

Пацаны, когда Филя с Орлом про барыгины подлости рассказали, сгоряча пришить его хотели. Потом слегка успокоились – решили морду набить, но тоже не стали. Хлипкий больно, еще подохнет! В конце концов, чтобы Корзинкин недоимки полностью выплатил да за бугор не смотался, приставили к нему охрану. Здесь, надо сказать, тоже без проблем не обошлось. Филя твердит – «мои поедут!», Орел – «нет, мои!».

Не доверяют друг другу. Чуть было снова не поругались. Наконец придумали компромисс: каждая бригада отправит по человеку. От нашей послали меня, от них – Серегу. Так мы и познакомились. Бывает ведь такое в жизни! Пять минут назад – враги, тут вдруг – глядь – союзники, а через неделю и вовсе друзьями стали, но об этом после.

Поселились мы в загородном доме господина Корзинкина. Бизнесмен наш совсем скис, о бегстве не помышляет, день-деньской рыщет по городу – деньги собирает. Первое время мы с ним вместе катались, потом плюнули. Куда он денется! Жена-то его Стелла дома сидит, а без нее Корзинкин ни шагу, полностью захомутала. Нет, не думай, мы эту суку в залог не брали, на хер она сдалась! Напротив, старались реже на глаза попадаться, а то липла, как муха, стерва. Баба она не старая, около сорока, фигуристая, но, знаешь, было в ней нечто поганое, трудно объяснить, что именно. Глаза, может быть. Черные, колючие, хитрые!

Тем паче в округе телок молодых хватало с избытком. Я от нечего делать десятка полтора перетрахал. Потом, когда узнал, что по поселку сифилис разгуливает, а триппер для местных жителей что-то вроде насморка, – тормознул. Серега девками не увлекался, все время дома сидел, книги читал. Он, как выяснилось, с высшим образованием был, но по причине рыночной экономики в рэкетиры подался. Что ж, всякое бывает! У нас, кстати, в бригаде даже кандидат медицинских наук есть. А я, думаешь, туда от хорошей жизни пошел? Эх, ладно, чего там!

Завязав с бабами, я теперь все время сидел в доме, играл с Серегой в шахматы, беседовал за жизнь. Он хороший парень был, только очень мрачный. Собеседник зато отличный. Начнет анекдоты травить – обхохочешься, но бывало и такое: замолчит, уставится глазами в пустоту, на вопросы не отвечает, словно в шоке. Сначала я, грешным делом, думал – ширяется[5], потом узнал правду. Дурь[6]здесь ни при чем, все гораздо хуже.

Как-то вечером сидели мы в зале у камина, пили потихоньку коньяк. Я, знаешь, с детства люблю на огонь смотреть. Бывало, пойдем с ребятами в лесопарк, разведем костер и глядим, как тлеют угли. На душе спокойно становится, легко… Однако в этот вечер все было по-другому. Погода на дворе совершенно взбесилась. Ветер выл, будто раненый зверь, ломился в окна. Стекла едва сдерживали его напор. Где-то вдалеке громыхал гром, приближалась гроза. Иногда сверкали молнии, я раньше никогда таких не видел. Они освещали всю комнату призрачным светом. Дрова в камине ярко пылали, но по коже бегали мурашки. Сергей, вопреки обыкновению, казался сильно возбужденным. Он нервно курил одну сигарету за другой, согнал с колен своего любимца – кота Корзинкиных, временами вскакивал с места и начинал шагать из угла в угол.

– Ты что, Сереж, грозы испугался? – пошутил я. Он пристально посмотрел мне в глаза, криво усмехнулся, но ничего не ответил.

Мы посидели еще с часок, допили коньяк и примерно в начале двенадцатого разошлись по своим комнатам. В эту ночь мне почему-то не спалось. Гроза кончилась, на небе появилась луна. Ее бледные лучи, проникая сквозь прозрачные тюлевые занавески, морозили мне кровь. Временами во дворе дома начинала выть овчарка – Альма. Псина Корзинкиных, несмотря на устрашающие габариты, отличалась редкостным добродушием, ласкалась ко всем подряд, почти не гавкала и уж никогда не завывала.

Промаявшись часа полтора, я надумал пойти посмотреть, что за чертовщина творится с собакой. Уже в последний момент, повинуясь непонятному предчувствию, прихватил с собой автомат. Когда я спускался вниз по лестнице, собачий вой неожиданно стих.

Залитый белесым лунным светом двор казался пустынным. Посреди него в луже крови валялась Альма с разбитым черепом. Наметанным глазом я сразу определил – ей прострелили голову. Окно Серегиной комнаты, а спал он на первом этаже, было приоткрыто.

Спасла мою жизнь грязь. Спустившись с крыльца, я поскользнулся и плюхнулся на задницу. В этот момент послышался негромкий хлопок и над головой взвизгнула пуля. По всей видимости, стреляли из зарослей кустарника возле забора. Недолго думая, я врезал туда длинной очередью. Дикий вопль, полный боли и ярости, подтвердил, что пули попали в цель.

Я решил поглядеть, кого подстрелил, и на всякий случай еще раз полоснул из автомата и коротким броском достиг кустарника, но тут из Сережиной комнаты донеслись крики, шум борьбы, и из окна выпрыгнула одетая в черное фигура. В руке она держала нож, с которого стекали капли крови. Я не стал стрелять, решил взять гада живым, дабы узнать, за что нас хотели убить и чьих рук это дело.