церковной инквизиции, своих тайных судей, своих палачей в масках, свои пытки, свои членовредительства, свои смертные казни. Мы разорвем, если представится возможность, эти полицейские путы, которые, к стыду нашему, еще стесняют театр в XIX веке.

Сейчас уместны только признательность и изъявления благодарности. Автор приносит свою благодарность публике и делает это от всей души. Его произведение, плод не таланта, а добросовестности и свободы, великодушно защищалось публикой от многих нападок, ибо публика тоже всегда добросовестна и свободна. Воздадим же благодарность и ей и той могучей молодежи, которая оказала помощь и благосклонный прием произведению чистосердечного, независимого, как она, молодого человека! Он работает главным образом для нее, ибо высокая честь — получить одобрение этой избранной части молодежи, умной, логично мыслящей, последовательной, по-настоящему либеральной и в литературе и в политике, — благородного поколения, которое не отказывается открытыми глазами взирать на истину и не отказывается от широкого просвещения.

Что касается самой драмы, то автор не будет о ней говорить. Он принимает критические замечания, которые делались по поводу нее, как самые суровые, так и самые благожелательные, потому что из всех можно извлечь пользу. Автор не дерзает льстить себя надеждой, что все зрители сразу же поняли эту драму, подлинным ключом к которой является Romancero general.[5] Он просил бы лиц, которых, быть может, возмутила эта драма, перечитать Сида, Дона Санчо, Никомеда,[6] или, проще сказать, всего Корнеля и всего Мольера, наших великих и превосходных поэтов. Это чтение, — если только они приступят к нему с мыслью, что дарование автора Эрнани неизмеримо ниже, — может быть, сделает их более снисходительными к тем сторонам формы или содержания его драмы, которые могли покоробить их. Вообще же еще не настало, быть может, время судить об авторе. Эрнани — лишь первый камень здания, которое существует в законченном виде пока что лишь в голове автора, а между тем лишь совокупность его частей может сообщить некоторую ценность этой драме. Быть может, когда-нибудь одобрят пришедшую автору на ум фантазию приделать, подобно архитектору города Буржа, почти мавританскую дверь к своему готическому собору.

Пока же сделанное им очень незначительно, — он это знает. Если бы ему даны были время и силы довершить свое творение! Оно будет иметь цену лишь в том случае, если будет доведено до конца. Автор не принадлежит к числу тех поэтов-избранников, которые могут, не опасаясь забвения, умереть или остановиться, прежде чем они закончат начатое ими; он не из тех, что остаются великими, даже не завершив своего произведения, — счастливцев, о которых можно сказать то, что сказал Вергилий о первых очертаниях будущего Карфагена:

...Pendent opera interrupta, minaeque

Murorum ingentes![7]

9 марта 1830 г.

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Эрнани.

Дон Карлос.

Дон Руй Гомес де Сильва.

Донья Соль де Сильва.

Король Богемский.

Герцог Баварский.

Герцог Готский.

Герцог Люцельбургский.

Дон Санчо.

Дон Матиас.

Дон Рикардо.

Дон Гарсия Суарес.

Дон Франсиско.

Дон Хуан де Аро.

Дон Педро Гусман де Аро.

Дон Хиль Тельес Хирон.

Донья Хосефа Дуарте.

Горец.

Якес, паж.

Дама.

1-й

2-й

3-й } заговорщики.

Заговорщики Священной Лиги — немцы и испанцы;

горцы, вельможи, солдаты, пажи, народ.

Испания. — 1519.

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

КОРОЛЬ

Сарагоса

Спальня. Ночь. На столе горит лампа.

ЯВЛЕНИЕ ПЕРВОЕ

Донья Хосефа Дуарте, старуха, вся в черном, в юбке, обшитой стеклярусом по моде Изабеллы Католической,[8] дон Карлос.

Донья Хосефа

(одна. Задергивает темно-красные портьеры у окна и приводит в порядок сдвинутые кресла. В потайную дверь направо стучат. Она прислушивается. Стучат еще раз)

Как! Это он! Уже!

Новый стук.

За дверью потайной

Он ждет.

Стучат еще раз.

Скорей открыть!

(Открывает потайную дверцу.)

Входит дон Карлос. Лицо его скрыто плащом, шляпа надвинута до бровей.

Привет, красавец мой!

(Вводит его в комнату. Он распахивает плащ, под которым видна богатая одежда из шелка и бархата по кастильской моде 1519 года. Она заглядывает ему под шляпу и отшатывается в изумлении.)

Как! Не Эрнани вы? На помощь! Наважденье!

Пожар!

Дон Карлос

(хватая ее за руку)

Два слова лишь — и ты мертва, дуэнья!

(Пристально смотрит на нее. Она в ужасе замолкает.)

Ведь я у доньи Соль? Она, как говорят,

Невеста герцога Пастранья. Он богат.

Он дядя ей. Он стар. Но сердцу девы кроткой

Мил кто-то без усов и даже без бородки.

На зависть всем другим, у старца за спиной,

С возлюбленным она проводит час, другой.

Смотри. Я знаю все.

Она молчит. Он трясет ее за руку.

Ты отвечать готова?

Донья Хосефа

Вы запретили мне сказать хотя б два слова.

Дон Карлос

Скажи лишь «да» иль «нет» — мне надобно одно.

Ты служишь донье Соль?

Донья Хосефа

Да. Что же?

Дон Карлос

Все равно.

Старик в отсутствии? Скорей! Ты видишь, жду я...

Донья Хосефа

Да.

Дон Карлос

Молодого ждет она?

Донья Хосефа

Да.

Дон Карлос

Пусть умру я!

Донья Хосефа

Да.

Дон Карлос

И свиданье здесь, дуэнья, быть должно?

Донья Хосефа

Да.

Дон Карлос

Спрячь меня.

Донья Хосефа

Вас?

Дон Карлос

Да.

Донья Хосефа

Зачем?

Дон Карлос

Не все ль равно?

Донья Хосефа

Вас спрятать?

Дон Карлос

Здесь!

Донья Хосефа

Нет! Нет!

Дон Карлос

(вынимая из-за пояса кинжал и кошелек)

Извольте выбрать сами:

Кинжала лезвие — иль кошелек с деньгами.

Донья Хосефа

(берет кошелек)

Вы, видно, дьявол.

Дон Карлос

Да, дуэнья.

Донья Хосефа

(открывает узкий шкаф, вделанный в стену)

Вот сюда!

Дон Карлос

(осматривает шкаф)

Как, в ящик?

Донья Хосефа

(закрывая шкаф)

Хоть бы так. Ну что ж, согласны?

Дон Карлос

(открывая дверцу)

Да!

(Вновь осматривая шкаф)

Скажи, из этого почтенного сарая

Берешь