Капитан второго ранга Тиле стоял у стойки бара и пил пиво. На нем была лиловая футболка в обтяжку, которая великолепно подчеркивала его обычно скрытые под кителем впечатляющие бицепсы.

— Дорогое пиво-то, — сказал капитан второго ранга Тиле. — Почти такое же дорогое, как в Японии.

— Я себе моряков представлял не такими, — сказал я.

— Ну и какими же?

— Ну… знаете ли, при виде моряка мне неизменно вспоминается Querelle de Brest[8]— вы слышали об этом романе Жана Жене?

— Нет, — ответил капитан второго ранга Тиле.

— Или возьмите экранизацию Фассбиндера — белоснежные кителя, брюки клеш, ноги колесом, trés Tom of Finland[9]. При этом немецкие моряки мне кажутся более естественными… непринужденными.

— Да, вне службы мы носим что хотим. Вечером, я имею в виду.

— И, как я вижу, вы всегда ходите в фитнес-зал.

— На борту. У нас там есть помещение для тренировки.

— И вы потеете в нем со всеми остальными парнями… то бишь матросами…

Капитан второго ранга Тиле закатил глаза и отвернулся. Боб тем временем развалился на диване и пристально смотрел в стакан водки. Помощница Тиле, слушавшая мой лепет, неодобрительно посмотрела на мои бедра.

— Вы думаете, что я ношу памперсы? Нет-нет, это всего лишь моя сорочка, она слишком велика, поглядите. Это подарок Аль-Гамиля, короля рынка строительных товаров в Джибути.

— Вот как! — сказала помощница.

Я искал слова, чтобы отвлечь внимание от своей утиной гузки:

— Не слишком ли у вас… длинные волосы для военного человека?

— Я нахожу ваш вопрос исключительно женоненавистническим. Более того, я нахожу его очень невежливым. Собственно, и вас самих я тоже нахожу очень невежливым.

— Эх! Я вовсе не то имел в виду. Мне просто вспомнились американские фильмы…

— Или вы даже представить себе не можете, что женщине на военном флоте приходится вдвойне тяжелее? И без таких необдуманных вопросов?

— А сейчас отойдите, пожалуйста, — проговорил фельдъегерь, который прислушивался и теперь подошел на шаг.

— Но я ведь только хотел…

— Вы меня поняли? Вы наносите оскорбления и действуете здесь всем на нервы. Отойдите!

— Могу ли я попросить прощения?

— Нет.

— Не даете мне ни единого шанса?

— Нет.

— Даже малюсенького? — В голову мне вдруг пришла ужасная мысль: «Значит ли это, что я не смогу прийти на торжественный прием».

— Отойдете вы наконец? Или мне выразиться доходчивей? — спросил фельдъегерь и угрожающе схватился за пряжку ремня.

Боб, которого физическое насилие очень привлекало, уже начал подниматься с дивана. Он, пошатываясь, двинулся к фельдъегерю, готовя пустой стакан из-под водки в правой руке как боевое оружие.

— Эй, бош[10], оставь моего приятеля в покое, — сказал Боб.

Фельдъегерь, который был очень высокого роста, сверху вниз посмотрел на Боба — сострадательно, как забойщик на маленькую эльзасскую птичку.

— Мы, — Боб указал на меня одной рукой, а другой крепче зажал стакан из-под водки, — мы оба сейчас идем на торжественный прием.

— Забудь это, Боб, ты же слышал, что сказал фельдъегерь. Я определенно не могу быть на «Эмдене», — сказал я.

— Ах, ерунда. Ты что, девочка? Просто иди со мной. Мы уходим. До свиданья, бош.

Мы повернулись и покинули бар «Шератона». Мы остановили одно из джибутиских такси, которые выглядели как растянутая гармонь, и за двадцать пять долларов поехали в гавань, к «Эмдену». Дорога заняла четыре минуты. Таксист, жуя листья ката, выдавил из себя, что Джибути — вторая по дороговизне страна на свете, после Японии.

В гавани мы хитростью прошли мимо вооруженной лишь легким оружием африканской портовой охраны, высоко подняв по кредитной карточке и объяснив, что мы, дескать, из German Navy[11]и сейчас возвращаемся обратно на корабль.

На борту «Эмдена» стояли послы и немецкие офицеры в парадных белых мундирах, белых туфлях и золотых эполетах, и я подумал: «Наконец-то! Именно такими я всегда представлял себе военных моряков!» Морские офицеры были окружены журналистами из «Шпигеля», «Вельт» и «Франфуртер рундшау», которые задавали интересные вопросы, а я отправился в гальюн «Эмдена», в котором имелся шлюз ПППЗ[12]; слава богу, подумал я, что существует такое, гальюны с противоатомным шлюзом на входе.

Наливали бочковое пиво Becks, а мы с Бобом беседовали с Надей, палестинской журналисткой из «Аль-Джазиры» и капитан-лейтенантом Матиасом Альфонсом Альтмайером об автобусе с большой группой немецких морпехов, которые сегодня утром должны были приехать на парусную гонку по песку, за городом, на Гран Барра. Они сели в туристический автобус с кондиционерами, стоявший на пристани напротив «Эмдена», в первый автобус, который подвернулся под руку, фельдъегеря его потом, естественно, проморгали, и все тридцать солдат были увезены ничего не подозревавшим водителем автобуса к сомалийской границе. Из немцев ни один, как оказалось, не говорил по-французски, африканский водитель автобуса, естественно, не понимал по-немецки, и все оказались на волосок от того, чтобы весь автобус был на границе захвачен сомалийскими боевиками, вот тогда-то, рассказала Надя из «Аль-Джазиры», вот тогда у всех журналистов здесь появилось бы, наконец, что-то, о чем они могли бы сообщить.

Я не рассказал ей, что Али, Боб (который тем временем довел репортера «Франкфуртер рундшау» до белого каления своими без разбора провозглашаемыми лозунгами, вроде «Версальский договор» и «линия Мажино») и я сегодня с восьми часов утра ждали автобус с морпехами, что мы специально приготовили говядину с лапшой на тридцать ртов, и притащили пива, и считали мух, за городом, на огромном соленом озере, под кружащимися коршунами.

— М-да, Джибути… — сказал я, обращаясь к капитан-лейтенанту Матиасу Альфонсу Альтмайеру.

— …Самая дорогая страна на свете, после Японии, — сказал он и улыбнулся.