— А там, в стране исхода, ты тоже интересовался Книгой?

— Конечно, — сказал И.Д.К., продумывая каждое следующее слово, прежде чем произнести его вслух. Он вовсе не был уверен в совершенстве своего иврита. — Идея, о которой я говорил тебе по телефону, пришла мне в голову, когда я прочитал Тору. Видимый, читаемый текст вторичен. Слова даны для сознания. Чтобы текст не затерялся в веках. Чтобы его пронесли в будущее без единой ошибки. А как можно было это сделать, если бы текст был всего лишь набором знаков без смысла? С точки зрения теории информации задача была решена идеально…

— Решена — кем?

— Не знаю, — И.Д.К. посмотрел раву в глаза. — Мы говорим о результате эксперимента, и я никогда не ставил вопроса — кто этот эксперимент над человечеством поставил. Не то, чтобы это было неважно, но для понимания сути казалось мне несущественным.

— Ты ошибался, — сказал рав, — ты ошибался с самого начала. Не придя к Нему, ты хотел препарировать Его творение. Естественно, что ничего не получилось. И не могло получиться. Ты ученый, и я буду говорить на твоем языке. Как ты отнесешься к человеку, который принесет проект вечного двигателя? Он не знает основных законов природы, — скажешь ты. Так и ты не знаешь даже сотой доли той мудрости, что заключена в Книге. Мудрость эта бесконечна, как бесконечна сила Творца…

И.Д.К. молчал, помешивая ложечкой остывший чай. Устал. Ничего не докажешь. Собственно, он должен был это предвидеть. И не здесь, а там еще, в Москве. Но так хотелось верить, что единственное место на земле, где его работа непременно получит признание, — это Израиль. Других мест не существовало даже теоретически.

— Всевышний, — сказал И.Д.К., — дал человеку право выбора. В том числе и выбора интерпретаций.

Он отодвинул в сторону чашку и посмотрел раву в глаза.

— Я убежден, что прав, — сказал И.Д.К… — И я убежден, что если прав ты, то в Книге должно быть сказано об этом. Ты находил в тексте слова «Толедано», «Саддам», "война в заливе" — упоминания о событиях, не очень важных для истории. Таких событий миллионы, и все они есть в Торе. Тогда в ней должно быть упоминание о моем к тебе визите. Потому, что речь идет о судьбе человечества.

Сказав эти слова, И.Д.К. с холодом в душе подумал, что на этом и закончится разговор — это были слова сумасшедшего. Вот уж выразился — "судьба человечества"…

Вырвалось.

— В Книге действительно есть все, — тихо сказал рав, будто читал текст по бумажке, подвешенной где-то в пространстве за спиной И.Д.К. — Чтобы тебе было понятнее… В книге природы тоже есть все, весь мир. И ученые сотни лет пытаются эту книгу читать, задавая природе вопросы, подчас нелепые. И получая взамен нелепые ответы, которые не в силах понять. Почему-то это не кажется вам странным. А Тора дарована нам Всевышним, и в ней просто не может не быть всего о роде человеческом. Каждому поколению открывается лишь тот слой, который оно способно воспринять. Самый первый слой — простое чтение текста. Так толковал Тору Моше. Потом пришли мудрецы и стали толковать не текст, но смысл — наступило время более глубокого понимания. Тысячи лет мудрецы спорили и создали Талмуд. Продолжают спорить и сейчас, и это хорошо, потому что так не только познается Книга, но оттачивается разум. В наше время пришло понимание еще одного слоя. От смысла вновь вернуться к тексту — по спирали…

— Понимаю, — сказал И.Д.К., — и не спорю с тем, что в Торе множество слоев, и что каждый открывается, когда приходит срок. Вот и этот слой, о котором говорю я… Пришел и его срок. В Торе есть множество уровней текста, в которых вы сейчас разбираетесь с помощью компьютеров. В Торе есть множество уровней смысла, в которых тысячи лет разбирались мудрецы. Почему же не допустить, что в Торе есть еще множество иных уровней, не связанных ни с текстом, ни с доступным разуму смыслом? Как мы можем знать путь Создателя? Если это Его Книга, то она должна быть так же бесконечна, как Вселенная, которую он создал.

Рав наклонился к И.Д.К. через стол.

— Ты сказал «если». И в этом разница между нами. Для меня никаких «если» не существует и существовать не может.

И.Д.К. встал.

— Ясно, — сказал он. — Суть не в том, что я сделал, а в том, что я не допущен делать что-то.

Взгляд рава неожиданно стал тяжелым. Покряхтев (молодой еще, — подумал И.Д.К., — что у него, радикулит?), рав с видимым усилием поднялся, обошел столик и встал рядом с И.Д.К.

— Я надеюсь, что со временем ты поймешь, в чем ошибся, — сказал рав. — Ты полагаешь, что Тора — не цель, а средство.

— Где угодно можно искать истину, — вздохнул И.Д.К., — только не среди тех, кто полагает, что истина давно найдена.

— Всего тебе доброго, — улыбнулся рав.

x x x

Думаю, что именно тогда, выйдя из освещенного ярким полуденным солнцем кабинета рава Йосефа Дари в полумрак коридора и не очень-то ориентируясь в последовательности поворотов, И.Д.К. встретил Илью Давидовича Кремера. Возможно, Илья Давидович проводил И.Д.К. к выходу. Все это не доказано. Известно лишь, что именно в тот день вечером, сидя с домашними за вечерней трапезой, Илья Давидович произнес такие слова:

— А знаете, что Мессия скоро придет, да? И знаете, кто это будет?

— Знаем, — сказала жена, которая читала почти все русскоязычные газеты, отдавая, впрочем, предпочтение "Новостям недели", — новый любавический ребе, чтоб он был здоров.

— Нет, дорогие мои, это буду я, и нечего так на меня смотреть.

x x x

Идея казалась И.Д.К. простой как картошка в мундирах. После того, как Люда его прогнала, И.Д.К. привык к этой незамысловатой еде как привыкают к старому заношенному пиджаку, когда нет средств купить новый. К еде он привык, к одиночеству — нет. Приходя с работы, он включал телевизор и жил под аккомпанемент «Новостей» РТВ, мексиканских телесериалов, капитал-шоу "Поле чудес" и соревнований "Что? Где? Когда?". Отужинав традиционной картошкой и сложив в мусорное ведро мундиры (демилитаризация, думал он, дело нехитрое, когда речь о картошке, а не о генералах), И.Д.К. долго перелистывал записную книжку, соображая, к кому позвонить и напроситься в гости. Зазывать к себе не хотелось — за пустым столом не посидишь, а готовить что-то, пусть даже бутерброды, было выше его сил.

И.Д.К. тосковал и не мог понять — по жене или по сыну. Люда и Андрюша слились для него в единое существо, каким и были в действительности. И.Д.К. они воспринимали пришельцем из внешнего мира — добрым, любящим, нужным, но — иным. Сначала отчужденность была едва заметна, оставаясь на уровне подсознания, но потом, особенно после того, как в двухлетнем возрасте Андрей заболел тяжелой формой дифтерита и лежал в больнице, а Люда спала в коридоре, в то время как И.Д.К. пропадал на работе (а что он мог сделать, если именно тогда ему разрешили поработать с большим институтским компьютером?), инстинктивная отчужденность превратилась в демонстрацию отстраненности — вон ты какой, работа для тебя важнее, да и что это за работа, за которую почти ничего не платят? А когда И.Д.К. обнаружил в собственных книжных закромах, оставшихся неразобранными после смерти отца и долгое время лежавших в коробках на антресоли, двуязычный текст Ветхого завета и увлекся чтением, Люда и вовсе решила, что сына нужно оградить если не от отца, то хотя бы от религиозного дурмана.