спелой чаровницей, строившей планы на директора, а теперь – глянь-ка, пергаментные ноги торчат из-под простыни.

Некрасивая секретарша улыбнулась, и эту улыбку можно было назвать почти довольной, если бы не ополоумевший директор, от которого не добиться толку.

Она еще раз дотронулась до него, почти нейтрально, как берут под локоть люди при исполнении, поднялась на цыпочки и прошептала, приблизившись к самому его уху, фразу, с которой начинался старинный рецепт, и над переводом которой она больше всего билась: «Это зелье всем возвращает их истинный лик. Поделом твоей Юлечке».

Оставив директора размышлять над этим, она вышла из больницы, радуясь солнышку, и села в садике, под сиреневый куст, сладко жмурясь. Она сказала себе, какая она молодец, что живет по своим правилам, не смирившись с тем, что ей подсовывает судьба, ни с участью жалкой библиотекарши, ни с бедностью, ни с уродством своим. Его было победить труднее всего, но она сражалась отважно, как рыцарь в сверкающих доспехах, сражалась и победила.

И тут, опустив глаза, девушка заметила, что видит только рукав пальто, а дальше что-то было не так, чего-то не хватало. Вместо руки, в которой она держала пробирку с зельем, из рукава выглядывала розоватая с бледными прожилками и желтовато-молочными коготками крысиная лапка.