– А как же эта жизнь? – спрашивает Барри. – Неужели она ничего для вас не значит?

– Может быть, некоторые люди с СЛП и предпочитают настоящие воспоминания ложным, только это не мой случай. Я пыталась, четыре долгие недели, но больше не в силах притворяться. – Слезы текут у нее из глаз, размывая тушь. – Моего ребенка, моего чудесного сына, никогда не существовало, понимаете вы? Он – просто короткое замыкание у меня в мозгу.

Барри осторожно делает еще шаг к женщине, но на сей раз она замечает.

– Не приближайтесь.

– Вы не одиноки.

– Чушь собачья.

– Я знаю вас всего несколько минут, но мне будет очень больно, если вы сделаете это. Подумайте о тех, кто любит вас – в этой жизни. Подумайте, каково придется им.

– Я выследила его – Джо… – роняет Энн.

– Кого?

– Моего мужа. Он вел себя так, будто не узнает меня, но я почувствовала, что это притворство. У него другая жизнь. Дом на Лонг-Айленде. Женат – не знаю на ком. Не знаю, есть ли у них дети. Смотрел на меня как на сумасшедшую…

– Мне очень жаль, Энн.

– Это слишком больно.

– Послушайте, я тоже был в подобном состоянии. Тоже хотел оборвать все. Однако вот – стою перед вами. И я рад, что не сделал этого. Рад, что мне хватило сил справиться. Жизнь еще не кончена. Надо просто перелистнуть черную страницу.

– Что у вас случилось?

– Я потерял дочь. Мое сердце тоже было разбито.

Энн смотрит куда-то вдаль, на залитый светом горизонт.

– У вас есть ее фотографии? Вы говорите о ней с другими?

– Да.

– По крайней мере, она действительно существовала.

На это ему нечего ответить.

Женщина вновь смотрит себе под ноги. Сбрасывает со ступни одну из туфель и наблюдает за тем, как та падает. Затем отправляет следом и вторую.

– Энн, пожалуйста…

– В моей прошлой – ненастоящей – жизни с этого здания спрыгнула первая жена Джо, Фрэнни. Вот прямо отсюда. Пятнадцать лет назад. У нее была клиническая депрессия. Я знаю, что он винил себя. Когда я уходила из его дома на Лонг-Айленде, то сказала, что тоже брошусь с По-билдинг сегодня, как она. Понимаю, это глупо и прочее, но я надеялась, что он придет и спасет меня. Совершит то, чего не смог сделать для нее. Я даже сперва приняла вас за него, только он никогда не пользовался одеколоном. – Она горько улыбается, потом добавляет: – Пить хочется.

Барри оглядывается сквозь застекленные двери на темный офис. Двое патрульных замерли наготове у стойки администратора.

– Может быть, тогда войдем внутрь и поищем для вас стакан воды? – предлагает Барри, вновь поворачиваясь к женщине.

– А вы мне не принесете?

– Я не могу оставить вас одну.

У нее дрожат руки, но в глазах вдруг мелькает решимость.

– Это не ваша вина, – говорит она, оглядываясь на Барри. – Все закончилось бы так в любом случае.

– Энн, не надо!..

– Моего сына больше нет.

Одним простым и естественным движением она соскальзывает с края.

Хелена

22 октября 2007 г.

Стоя в шесть утра под душем и пытаясь проснуться, Хелена вдруг остро ощущает, что проживала этот самый миг, горячие струи уже стекали точно так же по ее телу. Ничего необычного – приступы дежавю преследуют ее с двадцати с чем-то лет. Да и момент совершенно рутинный – что необычного может быть в принятии душа? Интересно, в «Маунтинсайд-Кэпитал» уже рассмотрели ее заявку? Прошла неделя… Пора бы получить какой-нибудь отклик. Если бы они были заинтересованы, наверное, хотя бы пригласили встретиться.

Сварив кофе, Хелена делает завтрак на скорую руку – бобы и яичницу из трех яиц, щедро сдобренную кетчупом. Сидя за столом, смотрит в окно на безоблачное небо и залитую солнцем окраину Сан-Хосе.

Месяц с лишним не удавалось выкроить время даже для стирки, и пол в спальне почти весь завален грязной одеждой. С трудом все-таки удается отыскать футболку и джинсы, в которых еще не совсем стыдно показаться на людях.

Телефон подает голос, как раз когда Хелена чистит зубы. Она сплевывает, наскоро ополаскивает рот и успевает схватить трубку на четвертом звонке.

– Как там моя девочка?

Голос отца всегда вызывает у нее улыбку:

– Привет, пап.

– Я боялся, что не застану тебя, а в лабораторию не хотел звонить.

– Все нормально. Что-то случилось?

– Просто скучаю по тебе. Как твоя заявка? Есть реакция?

– Пока ничего.

– У меня отличное предчувствие. Все обязательно сложится.

– Ну, не знаю. Здесь все непросто. Конкуренция огромная. За деньги бьется куча умных людей.

– Не таких умных, как моя девочка.

Эта вера отца в нее вдруг становится невыносимой – особенно сегодня, когда призрак провала так и маячит на горизонте, особенно здесь, в маленькой грязной спаленке с голыми стенами, куда Хелена больше года никого не приводила…

– Как у вас погода? – спрашивает она, чтобы сменить тему.

– Ночью выпал снег. Первый раз за сезон.

– Много?

– Нет, пару дюймов, не больше. Но горы уже все белые.

Она видит их как наяву – Передовой хребет Скалистых гор, край ее детства…

– Как мама?

Едва заметная пауза.

– Все в порядке.

– Пап…

– Что?

– Как мама?

Он протяжно вздыхает:

– Бывало и лучше.

– Что-то не так?

– Да нет. Она сейчас наверху, спит.

– Тогда в чем дело?

– Ни в чем, все в порядке.

– Лучше скажи мне.

– Мы играли в джин рамми[4] после ужина, как обычно. И она… она забыла все правила. Сидит за столом, смотрит на карты, и слезы текут по лицу. Мы играли в эту игру тридцать лет…

Хелена слышит, как рука отца прикрывает трубку. Он тоже сидит и плачет там, за тысячу миль отсюда.

– Пап, я возвращаюсь домой.

– Нет, Хелена, нет.

– Тебе нужна моя помощь.

– О нас здесь есть кому позаботиться. Днем пойдем к врачу. Чем ты действительно можешь помочь матери – получить финансирование и сконструировать свое кресло.

Хелена не говорит ему этого, но на самом деле кресло где-то там, в далеком будущем. Неопределенно далеком – как сон, как мираж. Ее глаза наполняют слезы.