— Стольники царские разные.

— Знамо начнут сейчас. О, Господи! — перекрестились многие.

Сын дворянский (из мелкотравчатых) Петька Суздальцев, шестнадцати лет от роду, сначала шею, как и все тянул, стараясь рассмотреть царя получше. Не видно! На плечи товарищей своих оперся, высунулся над головами. Недоросли дворянские и купеческие, друзья по забавам всяким, еще затемно собрались сегодня на площадь Красную. Из любопытства. Поглазеть, как казнить будут стрельцов мятежных. В толпу затесались, ждали со всеми вместе.

— Что тама, Петька? Видать царя-то? — снизу сопели натружено.

— Ну говори! Не молчи! — требовали нетерпеливо.

— Видел. — спрыгнул на землю Петька.

— Что видел-то? — несколько голов к нему потянулись. Сблизились в кружок.

— Царя.

— Ну и каков он?

— Он… — задумался Петька — высок.

— И все? — разочарованно.

— А вы подымайте меня и на плечах держите. Тогда сказывать буду. — сообразил Суздальцев. — Чуток лишь выскочил на головами, много что ль разглядишь.

— Давай! — двое сдвинулись, плечи подставили. Вскарабкался недоросль, устроился поудобнее, на головы руками оперся, будто в кресле.

— Только, чур, без утайки — снизу требовали.

— М-м — лишь промычал, глазами вперившись.

Царь решительно подошел к кольцу охраны, окружавшей стрельцов. Солдаты расступились. За Петром вошла вся свита внутрь. Преображенцы сомкнулись.

— Топор! — бросил коротко. Со стороны кто-то тут же подал царю услужливо. Петр осмотрел лезвие придирчиво, потрогал, ногтем провел, остроту проверяя, потом поднял глаза на приговоренных. Смотрел долго, ненавидяще. Губа верхняя усами жесткими поросшая краем вверх поползла. По сторонам глянул, плаху высматривая. Шагнул к ближайшей. Воткнул топор в дерево. Шляпу скинул, кафтан наземь сбросил, рукава рубахи белой засучил. Поплевал на ладони. Растер. Взялся за топорище. Выдернул.

— Давай вяжи первого! — приказал. Алексашка Меньшиков, денщик царский, неотлучно подле него отиравшийся, кивнул, отскочил в сторону и знаком показал преображенцам на ближайшего стрельца. Те навалились втроем на несчастного.

— А-а-а — заорал стрелец, силясь руками вывернутыми отбиться. Да куда там. Скрутили в момент веревкой. В рот кляп забили. Ремнем скрепили. Потащили к плахе царской. Упирался ногами обреченный изо всех сил предсмертных. Сзади подбили. На колени бросили. С размаху лбом ударили об колоду дубовую. Затих. Видно чувств лишился.

— Вяжи следующих — распорядился Меньшиков другим солдатам.

Царь прищурился, прицеливаясь на глазок. Медленно топор поднял, воздух набирая, крикнул преображенцам:

— Поберегись! — те отскочили.

— Ух! — выдохнул, топор опуская резко.

— Хрясь! — голова отлетела в сторону. Ногой спихнул сползающее с плахи тело.

Бросил хрипло:

— Давай!

Стон по толпе пошел.

— Начали!

— Сам царь рубит!

— А-а-о-у — одинокий женский вой истошный разнесся. По-звериному заголосила баба. Тут же ей вторили другие. Шум поднялся над площадью. Солдаты толпу охранявшие побледнели от напряжения. Всматривались зорко не посмеет ли кто прорваться. Казни помешать. Голоса слушали. Приказано было: коли, кто крамолу какую выкрикивать станет, али к бунту подстрекать, вязать тут же. Без промедления. И туда ж. За спины. На площадь. Под топор не мешкая.

Подтащили к царю следующего стрельца. Упирался, как первый. Мычал что-то сквозь кляп в глотку забитый.

— Клади! — Швырнули. Прямо в лужу кровавую, что на колоде деревянной скопилась. Ни засохнуть, не впитаться не успела. Царь ноги пошире расставил. Косил глазом кровавым — снова прицеливался. Обреченный стрелец елозил, ногами сучил. Норовил с плахи свалиться. Да не просто это. Колода широченная, а руки-ноги накрепко веревками пеньковыми связаны. Царь смотрел на попытки безнадежные. Усмешка нехорошая по лицу ползла. Губа верхняя искривилась и вздернулась. Капли пота крупные с кровавыми брызгами бисерными перемешались. Стрелец подергался еще малость, лицом в лужу красную так и ткнулся. Ноздрями кровь чужую потянул, захлебнулся, захрипел. Да не прокашляться! Рот забит кляпом деревянным, ремешком сыромятным поверх бороды стянут. Не вытолкнуть! Глаза от ужаса выпучил. Замер на мгновение.

— Поберегись! — подручным. Отскочили. Размахнулся царь. Опустил топор резко:

— Хрясь! — покатилась. И пошло, поехало.

— Давай! — подтащили.

— Клади!

— Поберегись! — отскочили.

— Хрясь! — покатилась.

— Давай!

— Поберегись!

— Хрясь! — еще одна.

— Давай!

— Хрясь!

— Давай!

— Погоди-ка, государь. — Алексашка за локоть тянул.

— А? — озверело глянул на него Петр. Глаза расширенные не мигающие. Лицо и рубаха кровью забрызгана. Топор страшный на плече. Меньшиков поежился, назад слегка отступил:

— Государь. — повторил тихо. Взгляд Петра стал боле осмысленный. Моргнул.

— Петр Лексеевич, погодь малость, — также тихо и смотря прямо в глаза царю осторожно сказал Меньшиков, — погодь. Дай оттащить тела-то. К плахе не подойти. Рубить не сподручно.

— А? — опять спросил Петр. Перевел взгляд на плаху. Осмотрел. Тела обезглавленные валялись кучей с одной стороны, с другой — головы. Все кровью вокруг залито. Свита замерла побледневшая. Иноземцы, русские все остолбенели. Один Ромодановский, боярин дородный и статный, Преображенским приказом ведавший, расхаживал в стороне. Палачей с подручными к плахам разгонял. Казнь ускорял. Почти восемь сотен голов снести потребно было, а солнце уже высоко поднялось. Недоволен был боярин, что царь вмешался. Дело-то не государево, а палаческое.

Царь оглянулся. Кой где уже рубили вовсю, головы в корзины складывали, тела на телеги освободившиеся забрасывали. Снова посмотрел на плаху царскую. Выскользнул топор из рук. В песок обухом ткнулся. Зашатался царь. Руками лицо закрыл. Меньшиков подскочил. Под локоточек принял и повел, повел прочь.

Толпа шаталась от ужаса происходящего, от запаха дурного, от крови парной, мук посмертных человеческих, накрывших площадь. Женщины опускались на землю, кто чувств лишившись, кто просто от бессилия. Даже рыданья стихли.

Петька Суздальцев вцепился пальцами побелевшими в волосья своих сотоварищей. Дар речи потерял от увиденного. Те скинули его с себя. Трясли, спрашивали чего-то. Да бестолку. Рукой махнули обижено. Сами стали друг другу на плечи взбираться. Правда, спускались вниз такими же. Молчаливыми. Как Суздальцев. Кто визгливо крикнул неподалеку:

— Антихрист! Царь — антихрист! Горе вам люди православные, ибо антихрист пришел!