Они убивали собственных братьев[22], их предавали очищению и просто предавали[23]. Самые начала их жизней рифмуются с финалами[24], которые придут словно гром среди ясного неба и навсегда впечатают их образы в почву[25]. Собственные деяния влекут их вперед словно звери, чья природа — ненависть друг к другу: свирепые львы и огненноокие вепри, вместе впряженные в постромки, они взрывают землю и разносят возниц в клочья об острые камни[26]. Золотые ожерелья, которые они набросили на шеи своих жен, становятся удавками на их собственных шеях, волоча их лицом вниз по земле[27]. Они наблюдают за тем, как ветшают их образы. Они чувствуют, как лопается и расходится на них кожа. Они щетинятся иглами сломанных и торчащих наружу костей. Их воспоминания — воспоминания стариков, тех, кто видел смерть в избытке, кто смотрит со стен, кто платит за жизнь выкуп и после смерти сыновей теряет вкус к жизни[28].

Однако и сами они — сыновья, и помнят других отцов, чем те, коими обречены стать они сами. Взлетая в воздух, чтобы приземлиться по ту сторону рва, ты смотришь вверх и видишь загорелую руку и пальцы, сжатые вкруг рукояти зазубренной рамфы[29]. Другой ловит взглядом седеющую отеческую голову: отвратившееся от жертвы, раскрасневшееся от огня лицо исказилось, руки судорожно стиснуты, пальцы дрожат[30]. Третий глядит в отверстый рот, извергающий красное месиво из сухожилий, хрящей и размягченных костей[31]. Взор его невинен, но глаза — волчьи[32]. Их отцы — смертные с аппетитами богов[33]или боги с аппетитами смертных[34].