жука на стене. И потому он тоже поставил перед Разиным руку, и тот сразу в нее врезался.

Сережа не унимался:

— Ты на нее деньги тратишь! Все! Копилку зачем разбил? Чтобы сахарную вату ей купить! — протянул он противным девчачьим голосом. На лицо его от возмущения хлынула краска и расползлась по белой коже пурпурными пятнами.

— А в субботу? Зачем ты взял ее с нами гулять? Вы весь вечер прохихикали, а мы с Вованом, как дураки, сзади ходили. Скажи, Вован!

Вовка, услышав свое имя, только испуганно опустил глаза и промычал что-то нечленораздельное.

— О-о-о!!! — театрально завыл Сережа и звонко хлопнул своей мокрой ладошкой по лбу. Краем глаза он заметил, как Пашка Разин багровеет и кривит уже не своей самодовольной улыбкой, а волчьим оскалом; что ноздри его раздуваются, как у быка на корриде, а его руки, сжатые в кулаки, сдержанно потрясывает от напряжения. Но Сережу несло и он, как тореадор перед разъяренным животным, уже готовил свою красную тряпку.

— Да было бы кто! — пуще прежнего воскликнул он. — Так это ж Дорофеева из 6 В! В! Они же там все тупые!!!

И красная тряпка, блеснув в глазах Разина ярким пламенем, взмахнула вверх. Под мощный раскат грома, растолкав локтями одноклассников, он за один рывок настиг обидчика и, схватив его за туго завязанный галстук, откинул к деревянной стене напротив.

— Сам ты тупой! — прорычал он, отбиваясь от загалдевших вокруг мальчишек. Те, инстинктивно сбившись в кучу, преграждали ему путь, стараясь сбить накал страстей и успокоить Разина.

Сережа, врезавшись в стену, грузно сполз на пол и как воздушный шарик на выдохе сдулся.

Через некоторое время воздух, натянутый как гитарная струна, разрядился. Повеяло свежестью и первые крупные капли дождя упали на кривое крыльцо.

Сережа, расслабив галстук, так и сидел на полу, вытирая пот рукавом рубашки. Мальчики разбрелись по сторонам, оставив Разина в компании Гришки. Они оба безучастно сидели на скамейке: Гришка, зажав ладони между колен и втянув голову в плечи, смотрел на всех исподлобья; Пашка фыркал раздувающимися ноздрями, готовясь к очередному нападению.

Но безмолвие затягивалось. Напряженная ситуация так и не приходила к своему логическому завершению. Дождь отчаянно бил сверху, глухо отзываясь в головах мальчиков барабанной дробью.

Наконец, Разин дежурно кашлянул, обращая на себя внимание одноклассников, и, ковыряя носком ботинка деревянную доску в полу, нахмурился.

— Что вы хотите-то? — прохрипел он.

Мальчики удивленно переглянулись: ни Гришка, ни даже рассудительный Ванька не знали ответа на этот простой и логичный вопрос. Они в недоумении рыскали глазами в поисках подсказки и все как один останавливались на безучастном Сереже.

Молчание снова затянулось и стало почти неприличным. Сережа, наконец, поднял глаза, шмыгнул сопливым носом и утерся рукавом. «Что?» — читалось в его отчаянном взгляде, но его немой вопрос тоже остался без ответа.

Он сделал попытку подняться и снова устало опустился на деревянный пол. Сломленный, но не сдавшийся, он посмотрел Разину в глаза и, жестом слабой руки обведя кругом, сипло спросил:

— Как это называется, Разин?

Его голос, утонувший в шуме дождя, страдальчески выдержал паузу и дрогнул в очередной реплике:

— Мы бьемся из-за какой-то девчонки… — он свесил тяжелую голову, ткнулся мокрым лбом в коленки.

— Что это всё..? — тихо бурчал он. — Что это…?

Пашка виновато опустил глаза, с вымученным вздохом поднялся. Мальчишки дрогнули в очередном порыве предотвратить вторую волну бури, но Разин одним движением руки дал знак, что он безоружен. Пнув чей-то рюкзак под ногами, он сделал пару шагов к крыльцу и не оборачиваясь громко сказал:

— Это любовь, Серега!

По лицам осунувшихся мальчишек пробежало оживление: неприлично громкий шепот ледяной волной скользнул под одежду. И запретное слово, что так старательно избегал в своей речи каждый, теперь зазвенело как колокольчик над головами ребят и обрушилось к ватным ногам битым стеклом их треснувшей дружбы. Грома уже не было слышно за мокрыми девятиэтажками, утопающими в майском ливне. Дождь поутих и уныло отбивал свою лирическую песню о деревянное крыльцо веранды. Когда мальчики подняли друг на друга глаза, Пашки Разина уже не было. Как, казалось не было ни грома, ни обиды, ни даже этой странной встречи за школой. Первым, кряхтя и бубня что-то под нос, заспешил по своим делам Гришка, за ним устало заковылял в дождь Ванька, волоча по мокрой траве свой большой, неподъемный рюкзак. Последним ушел Сережа.

— Эй! — крикнул он с крыльца в спины уходящих по домам одноклассников. — Завтра без пятнадцати?

— Ага, — глухо раздалось вдалеке.

И он побрел по школьному полю, еле передвигая непослушные ноги, и радуясь спасительной прохладе, бившей по пурпурным щекам остатками проливного дождя. Не успел он доковылять до конца поля, как дождь закончился вовсе и смыл с его разгоряченного лица постыдную краску. «Любовь», — тихо, почти беззвучно шепнули его губы, словно пробуя на вкус это странное слово. Оно прилипло к его пухлым губам, как пиявка, и он повторял его все смелее и громче. Наконец, опомнившись, Сережа сморщился, сплюнул, вытер губы рукавом и заторопился домой.