– Посоветуйте ей что-нибудь насчет этой чертовой крыши, а, полковник? Я понятия не имею, что ей надо.

Так началась дружба полковника Монкрифа с Кэтрин Дуннан. Дружба эта тянулась уже почти год, постепенно перерастая в острый интерес, а может быть, и в нечто более глубокое. Монкриф изо всех сил старался не показать Гарри нетерпения, с которым ждал очередного письма, а ведь случалось, что капитан получал по два и даже по три письма сразу, но игнорировал их с прежним равнодушием. В конце концов, Монкриф стал просто перехватывать письма и старался не думать о моральном аспекте такого поведения.

Каждый раз, когда приходило письмо, Монкриф клялся себе, что отдаст его Гарри, и каждый раз, слушая за офицерским столом, как Гарри хвастает очередной победой, он говорил себе, что его поведение не так уж предосудительно, уговаривал себя, что письма к Кэтрин чем-то схожи с дневниковыми записями. Однако ни один автор дневника не ждал с таким нетерпением ответа и не стремился с такой жадностью узнать, что думает адресат о его словах. Монкриф развернул одно из посланий Кэтрин, полученное в самом начале их переписки:

«Мой дорогой!

Мне кажется, я ощущаю происходящие с тобой перемены. Ты стал относиться ко мне теплее, а к нашим брачным обетам – серьезнее. Неужели наш викарий прав и мои молитвы были услышаны? Ты дал мне надежду, что наш брак станет тем, к чему я всегда стремилась, – союзом людей, преданных друг другу и душой, и разумом, и телом.

Пожалуйста, не думай обо мне дурно оттого, что я выражаюсь с такой прямотой. Ноя так тосковала о тебе все эти долгие дни, прошедшие с твоего отъезда. Я со всей искренностью прошу у тебя прощения за все дурное, что могла сделать или сказать и что отвратило тебя от супружеского ложа. Я так жажду твоей ласки.

Все твои письма хранятся у меня на груди, и мне кажется, что в этих страницах я ощущаю биение твоего сердца, а каждое слово становится для меня прикосновением твоей ладони. Они смягчают мое одиночество и дают мне силу терпеливо выносить дни и недели до следующего письма.

Я так мечтаю о твоем возвращении. Каждый мой вздох наполнен этой надеждой. Я день и ночь молюсь, чтобы скорее пришел этот миг, но сознаю, что такие молитвы эгоистичны, и ничего не говорю о них викарию».

Монкриф не должен был ей писать. Один неверный шаг мог привести к беде. Если он станет осыпать Кэтрин комплиментами, она будет ждать того же и от Гарри, когда тот вернется домой. Если будет хвалить ее усилия по обновлению Колстин-Холла, она будет вправе предположить такую же реакцию и у супруга. Если станет делиться с ней мыслями, Кэтрин узнает его лучше, чем своего мужа.

Конечно, в их переписке таилась угроза, но сам Монкриф находил в ней такое утешение, что не в силах был от нее отказаться. Он воображал, что находится не здесь, в этом сыром и заброшенном месте, а дома, в Шотландии, и Кэтрин – это соседка или родственница, или друг, с которым можно разделить одиночество.

Когда же его отношение к ней изменилось?

Возможно, когда он стал ждать ее писем, когда, возвращаясь в старый дом, служивший штабом полка, думал лишь о том, чтобы скорее написать ей…

Много раз Монкрифу хотелось расспросить капитана Дуннана о внешности Кэтрин, но он не решался, справедливо полагая, что подобное любопытство заинтересует Гарри и привлечет его внимание к неуместно долгой переписке полковника с миссис Дуннан.

Вот почему Монкрифу пришлось довольствоваться только плодами своего воображения. Шли месяцы, и образ, созданный лишь в мечтах, становился все более реальным. Он представлял себе Кэтрин хрупкой блондинкой с голубыми глазами, тихим голосом и сияющей улыбкой. Красивая и загадочная женщина.

И вот теперь он должен причинить ей боль.

Несколько минут Монкриф задумчиво смотрел на чистый лист бумаги. Наконец он глубоко вздохнул и взял перо. Тщательно обдумав слова, он быстро записал их, стараясь изменить почерк так, чтобы Кэтрин не заметила сходства с почерком человека, с которым она переписывалась более года. Закончив, Монкриф запечатал письмо и отложил его в сторону.

Питер, адъютант полковника, совсем мальчишка, но возмужавший не по возрасту за год военных действий, взглянул на сундук и спросил:

– Готово, сэр?

Монкриф кивнул. Наверное, думал он, Кэтрин станет вынимать вещи одну за другой, орошая каждую из них слезами, особенно трубку и военную форму, и, конечно, вдова будет недоумевать из-за отсутствия своих писем и не поймет, зачем Гарри хранил такую богатую коллекцию перьев. И никогда и никто не раскроет ей истинных обстоятельств смерти мужа.

– Он был грубым мужланом, ведь так, сэр? – Лицо Питера ясно выражало его мнение об усопшем.

– Возможно, ты судишь его слишком строго, Питер. Питер с сомнением взглянул на командира, но промолчал, подхватил сундук и поставил его себе на плечо.

Полковник Монкриф, командир Шотландского стрелкового полка, тряхнул головой, решив выбросить Кэтрин Дуннан из своих мыслей. Но оказалось, что сделать это не так уж просто.

Колстин-Холл, Шотландия

Октябрь 1761 года

Кэтрин Дуннан подошла к окну, распахнула створки и почувствовала, как напряглась молодая служанка у нее за спиной. Надо бы успокоить девушку, объяснить, что она, Кэтрин, не собирается выбрасываться из окна, но для этого нужно заговорить, а это сейчас было выше ее сил.

Теперь у Кэтрин ни на что не хватало сил. Трудно было вставать по утрам, умываться, а потому она предпочитала оставаться весь день в постели и по возможности дремать, но так не могло продолжаться вечно. Жизнь предъявляла свои требования, и Кэтрин иногда поднималась, чтобы не пугать слуг.

Ее не заботило, утро сейчас или вечер, идет дождь или светит яркое солнце. Прошло шесть месяцев с того дня, как пришли письмо и сундук с вещами, но боль в сердце оставалась такой же острой, как будто это произошло вчера.

Сегодня было пасмурно. Листья чуть заметно дрожали во влажном воздухе. Внизу клубился туман, как будто облака спустились с неба на землю. Мир выглядел перевернутым.

Служанка за спиной у Кэтрин звенела посудой – ставила поднос с едой на маленький круглый столик, поправляла серебряный прибор и все время болтала об утренних событиях в доме. В амбаре окотилась кошка. У кухарки разболелись колени. У лакея появилась странная сыпь. Под окном нашли мертвую белку. События все были мелкие, незначительные, но, взятые вместе, они создавали правдивую картину бытия.

Когда-то Кэтрин живо интересовалась тем, что происходит вокруг. Теперь ее жизнь померкла, свелась к нескольким неизменным движениям. Она дышала, но и только.

Боль в груди была невыносима, не ослабевала и не прекращалась ни на мгновение. Кэтрин просыпалась – боль была здесь. Лежала она без сна и молилась о забытьи, боль не спала с ней вместе и не уставала питать отчаяние в ее душе.