Холодок в области солнечного сплетения ожил, встрепенулся и пустил свои метастазы по всему телу, с треском раздирая оболочку каждой клеточки моего естества. Он окреп и перерос в мучительную, неуемную дрожь лихорадки.

Зубы выбивали морзянку, и, если б не стук колес и скрежет состава, я думаю, у моего купе собрались бы все пассажиры, следующие по маршруту «Будапешт — Москва».

В младших классах я была очень спокойным и стеснительным ребенком. Мне никогда не нравилось носиться по коридорам нашей маленькой школы, и дикие крики моих одноклассников пугали меня не меньше, чем мчащиеся машины на оживленных перекрестках. Я сторонилась и того, и другого. Во время перемен я сидела у раскрытого окна и смотрела на кусты невысоких акаций. Почему-то еще с тех ранних лет я мечтала о взрослом спокойном счастье материнства. Я с умилением заглядывала во встречные коляски и восторженно любовалась пухленькими младенцами.

Всю свою жизнь я верила в чудо и ждала сказочного принца. Принц появился… Или мне показалось, что тот, кто появился в моей жизни, и был принцем. Но, как это часто бывает в сказках с их невероятными перевоплощениями, принц неожиданно превратился в чудовище.

Это страшное чудовище похитило часть моей жизни. Часть меня самой! Самую нежную и незащищенную часть — моего будущего ребенка. И чудо исчезло! А вместе с чудом исчезла детская вера в него, и осталась страшная, жестокая в своей обнаженной несправедливости правда человеческого бытия.

Слезы душили меня… Я все еще не могла успокоиться, но ухо мое в уже привычном дорожном шуме уловило какой-то странный треск, и хорошо поставленный голос донес из динамика радиоточки окончание «Литературных встреч»:

— … Спасибо. А теперь мы с удовольствием послушаем ваши стихи.

И менее поставленный, но тоже приятный голос распевно, акцентируя каждую фразу, начал декламировать:

Стихи были простые, немудрящие, может, поэтому почти детский голос мягко ронял их в мою больную душу и под перестук колес гармоничной мелодией вплетался в канву поплывших издалека воспоминаний.

С Кириллом мы познакомились в июне 1989 года, когда нас, девятиклассников, согласно устоявшейся по тем временам традиции, отправляли на практику по специальности учебно-производственного комбината, «УПК» — было обозначено в школьной программе.

Мне почему-то казалось, что из трех предложенных профессий: машинопись, кройка-шитье и радиомонтаж — последняя наиболее привлекательна.

Причин тому было несколько. В том числе и оборонная значимость приграничного городка с номерными заводами, выполняющими стратегические заказы всей страны. Я трезво рассудила, что по окончании комбината и в случае провала вступительных в медицинский я смогу устроиться на работу с хорошо оплачиваемой профессией электрорадиомонтажницы.

Дополнительные уроки физики, в силу моего скорее математического, чем гуманитарного, склада ума, доставляли мне определенную радость. Я с удовольствием выполняла лабораторные работы, паяла по простейшим схемам радиоприемнички, монтировала их в мыльницы и с восторгом вслушивалась в шипящие звуки, доносящиеся оттуда при настройке.

Голоса радиостанций казались мне голосами из космоса и иностранная речь — речью инопланетян.

Кроме всего прочего, машинопись и кройка предполагали чисто дамский коллектив, а стало быть, исключительно склочный и истероидный дух занятий.

Было предложено еще две профессии: столярное и слесарное дело, которые, по очевидным причинам, были отметены мною сразу.

Итак, я остановила свой выбор на специальности радиомонтажницы, и учебный процесс меня устраивал вполне. Но вот производственный! Да еще в летнее время! Это уж слишком!

Ежедневно в течение двух недель я должна была являться на завод и выполнять там по три часа определенные обязанности, постигая азы профессии и трудовой дисциплины.

Сколько же времени можно было бы нежиться в утренних, свежих от росы, мягких травах благословенного Закарпатья на берегу быстроводной Латорицы…

Белые занавесочки на окнах цеха и длиннохвостые традесканции в горшках приятно удивляли глаз, прохлада хорошо вентилируемого помещения настраивала душу на радостный лад, а бесплатные обеды должны были удовлетворять потребности растущего организма.

И все бы ничего, но сам процесс!

Вместо обещанной интересной работы, требующей хоть минимальных зачатков умственного развития и смекалки, мне было предложено нехлопотное место намотчицы трансформаторов.

Если кто-нибудь из вас, дорогой читатель, когда-нибудь мотал трансформаторы сотнями штук и при этом не был олигофреном в стадии дебилизма или японцем-трудоголиком, для которого работа уже почти религия, тот должен понять шестнадцатилетнюю мечтательно-восторженную непоседу. Как и всякий человек в этом возрасте, я была уверена в своей исключительной богоданности, в своей приобщенности к великой миссии на этой земле, и поэтому вынести муку неподвижного остолбенения перед вертящейся катушкой, при этом умудриться сосчитать сотни витков тончайшей металлической нити, затем обмазать их поверх изолирующей ленты клеем и потом, подвергнув проверке, обнаружив сплошной брак, обнажить до первоначальной основы, чтобы начать процесс сызнова… Так вот — вынести эту пытку я была не в силах! Первый же рабочий день поверг меня в неописуемое уныние.

Третий час во мне звучала одна-единственная фраза, обращенная ко Всевышнему: «Смилостивись, Господи. Ты же видишь, как я страдаю!» И к концу того самого третьего часа беспрестанной мольбы небо смилостивилось. В моей голове возник план.

Когда-то, еще в третьем классе, я, поддавшись напору своей подружки и соседки, так, за компанию, пошла записываться в театральный кружок местного Дома детского творчества. Очень скоро этот кружок мне пришлось покинуть из-за моей полной и бесповоротной бесталанности. Подружку оставили, и от нее я не раз слышала, что жизнь, как и театр, — игра. А мы в ней — актеры. Дальнейшее я поняла сама. Какую роль на себя примеришь, в таком спектакле и сыграешь. Подсунутое мне амплуа трагедийного актера в спектакле под названием «Они делают вид, что платят, а мы делаем вид, что работаем» меня не устраивало.

Трезво рассудив, что, сменив роль, в случае «провала» я ничего не потеряю, но в случае удачи приобрету три летние дополнительные недели к урезанным каникулам, я решилась.

Итак, занавес!

— Ирка, давай на обед! — это ко мне.