Едва ли у нее достало бы сил живьем закопать девочку в землю, как делали иные люди: она положила малышку на траву в стороне от тропинки и быстрым шагом вернулась обратно.

Утром Раму с удивлением увидел, что новорожденная исчезла.

– Гита, – он тронул жену за плечо, – где девочка?

Женщина открыла глаза, и они предательски забегали.

– Не знаю.

– Как не знаешь?!

Разбудили дочерей. Те ответили, что ничего не видели и не слышали.

– Ее унесли духи или утащил дикий зверь, – попыталась объяснить Гита, но Раму не верил.

– Не лги, – сурово произнес он. – Что ты с ней сделала? Если не скажешь, я не найду покоя ни в этой, ни во всех последующих жизнях!

У него было такое выражение лица, что женщина сдалась.

– Я отнесла ее в джунгли и оставила там, – тихо сказала она.

– Ночью?!

– Да.

Наступила оглушающая тишина. Раму не знал, что делать: кричать, бить жену? Каменное спокойствие Гиты внушало мысль о том, что она сошла с ума.

Мужчина молча поднялся и вышел из хижины.

Он догадывался, по какой тропинке шла жена. Раму не сомневался в том, что ребенка давным-давно съели дикие звери, и все же какая-то неумолимая сила вела его вперед.

На кронах деревьев висели клочья тумана, который постепенно исчезал, растворяясь в утреннем воздухе. Когда он окончательно растаял, джунгли стали походить на безбрежный зеленый океан. Деревья и траву покрывала обильная роса, которая быстро высыхала под лучами горячего солнца.

Вскоре Раму различил сквозь птичий щебет тонкий детский плач и его сердце радостно забилось. Он побежал на этот звук с таким чувством, словно услышал глас божества.

Девочка лежала в траве, разметав пеленки, и громко кричала. Раму не выдержал и прослезился. Какая она терпеливая и сильная, какой у нее звонкий голос!

Он взял дочь на руки. Она насквозь промокла и замерзла, но мужчина не сомневался в том, что ребенок выживет. Боги дали понять, что им не нужна такая страшная жертва!

Вернувшись назад и войдя во двор, Раму поискал глазами жену. Как большинство деревенских женщин, на другой день после родов она встала с постели и занялась повседневными делами. Сейчас Гита сидела на корточках, повернувшись к мужу худой напряженной спиной, и с привычной ловкостью смешивала солому с коровьим навозом.

Раму окликнул женщину, она обернулась, и он увидел, что ее лицо залито слезами. Муж протянул ей ребенка и произнес непререкаемым тоном:

– Ее будут звать Амрита[2].

Старшие дочери Раму и Гиты прекрасно справлялись с домашним хозяйством, и потому на долю семилетней Амриты обычно доставалась самая необременительная работа – присматривать за младшими братьями. Она играла с ними в камешки, носилась наперегонки по деревенским улицам, вскарабкивалась на деревья, собирала и жевала душистую смолку, сооружала ловушки для насекомых и мелких зверушек, словом, участвовала во всех проделках Васу и Ромеша.

Родители закрывали глаза на ее шалости: после драмы, разразившейся в связи с появлением Амриты на свет (о чем девочка, к счастью, никогда не узнала), младшая дочь сделалась их любимицей. И Раму, и Гита относились к ней лучше, чем к сыновьям, которых им в конце концов подарили боги.

Последние годы жизнь семьи была очень тяжелой. Кругом свирепствовал голод. Хотя жители глухой индийской деревни ни разу не видели ни одного англичанина, до них доходили слухи о том, что именно белые люди повинны в смерти множества стариков и малых детей.

Каждая горстка риса, каждая капля молока были на счету. Гита варила похлебку из травы, а в муку, из которой пекла лепешки, подмешивала рисовую шелуху.

Каким-то чудом им с Раму удалось выдать замуж двух старших дочерей: четырнадцатилетняя Танга стала женой немолодого соседа-вдовца, а тринадцатилетнюю Малу отдали в семью, где кроме ее юного мужа было еще пятнадцать детей. Что делать с остальными девочками, откуда взять приданое, родители не знали: Раму забыл, когда в последний раз держал в руках хотя бы одну рупию.

Отец семейства от зари до зари трудился на рисовом поле, Гита вместе со старшими девочками копалась в огороде, младшие собирали в джунглях плоды манго, лайма и других деревьев, и все-таки этого было недостаточно для того, чтобы прокормить большую семью. По приказу колониальных властей деревенский староста и его помощники отбирали у крестьян половину урожая.

Однажды в сезон дождей младший сын Раму и Гиты, четырехлетний Ромеш, тяжело заболел. Он кашлял и прерывисто, судорожно дышал. Женщина поила его настоем целебных трав, выпросила у соседки немного жира и растерла им ребенку грудь, но малышу становилось все хуже.

Гита долго сидела возле постели сына, ломая руки и вполголоса повторяя молитвы, потом встала и решительно произнесла:

– Я пойду к Вишалу. Я знаю, у него есть лекарства, которые могут помочь.

Вишал, деревенский брахман[3], был одним из самых богатых людей в округе.

– К Вишалу?! – воскликнул муж. – У тебя нет денег!

– То, что у меня нет денег, еще не означает, что у него нет сердца, – отрезала Гита и вышла за дверь.

– Я пойду с тобой, – заявил Раму и отправился следом.

Над горизонтом громоздились иссиня-черные, полные влаги тучи, по улицам кружили вихри белой пыли. Порой в вышине вспыхивала ярко-красная ветвистая молния.

Раму то и дело боязливо поглядывал на небо, но Гита, крепко прижав к себе ребенка, упорно шагала вперед и не обращала внимания на готовую взбунтоваться стихию. Амрита давно догадывалась, что в тайных глубинах материнского сердца куда больше смелости и силы, чем в душе отца.

Девочка сама не заметила, как выскользнула из дома и побежала за родителями. Те шли, не оглядываясь, потому и не заметили Амриту: в противном случае мать немедля прогнала бы ее, заставив вернуться обратно.

Едва родители вошли во двор дома жреца, как хлынул дождь. Амрита кинулась к боковому навесу и притаилась там.

Дождь невольно помог Раму и Гите: слуги Вишала бросились врассыпную – кто-то начал загонять скот, кто-то укрылся от ливня, и шудры беспрепятственно проникли в дом жреца.

Вскоре девочке стало скучно сидеть на месте и наблюдать за тяжелой стальной завесой ливня; ей захотелось узнать, что происходит внутри дома.