litbaza книги онлайнУжасы и мистикаТварь 2. Сказки летучего мыша - Виктор Точинов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 115
Перейти на страницу:

Он мог сейчас изобразить полнейшее изумление: «Как? Ведь в канцелярии Святейшего Синода присутствий восемь?» – продемонстрировав тем самым, что знает лишь то, что знать полагается. Но малоинформированным – и не стремящимся узнать больше – офицерам никак не стоило рассчитывать на успешный служебный рост под началом Леонтия Васильевича.

Мог воспринять последние слова шефа как должное – и расписаться в том, ведает о существовании якобы несуществующей службы. Но чрезмерно информированным подчиненным – и не умеющим пресловутую информированность скрывать – грозило кое-что похуже карьеры, замершей на мертвой точке.

Штабс-ротмистр не сказал ничего, благо прямого вопроса не прозвучало. Но постарался изобразить на лице удивление – которое толковать можно было двояко: не то Дибич заинтригован упоминанием неизвестной ему службы, не то реагирует подобным образом на ее интерес к зауряднейшему, казалось бы, делу.

Дубельт удовлетворенно кивнул. Дибич перевел дух – проверка выдержана…

* * *

Далеко пойдет, думал Дубельт, следя из окна своего кабинета, как штабс-ротмистр выходит из здания III Отделения (в народе звали его «дом у Цепного моста»), как коротким жестом подзывает пролетку…

Генерал испытывал немалую симпатию к Дибичу, стараясь не демонстрировать подчиненному сие чувство. Молодой, всего тридцать четыре, талантливый, хорошо знает, что значат слова «честь» и «приказ» – но никогда не пожертвует первым в угоду второму, скорее положит на стол рапорт об отставке. Опять же карьеру строит упорным трудом, не на подслушанных случайно разговорах, – в отличие от прохиндея Шервуда. И без каких-либо родственных протекций – покойный граф Дибич, начальник Главного штаба, приходился случайным однофамильцем штабс-ротмистру…

Именно таким молодым людям, продолжал размышлять генерал, надлежит составить новое лицо и III Отделения, и Корпуса, – взамен подонков общества, коих столь долго пестовали и прикармливали Фок и Мордвинов. Жандарм должен стать – и станет! – не пугалом, но символом чести и благородства…

Леонтий Васильевич Дубельт не только обладал внешностью Дон Кихота, он и в душе был романтиком.

* * *

Издалека, от Поповой горы, подал голос козодой. К покойнику, машинально подумал Дибич. В Вильненской губернии, где прошло его детство, бытовало такое поверие. Есть ли подобная примета у местных туземцев, у русских и чухонцев? Едва ли, козодой в здешних краях птица редкая…

Июньская ночь выдалась холодной – и Дибич пожалел, что не захватил с собой плащ. Степашка Ворон, вызвавшийся быть проводником в сегодняшней ночной экспедиции, вообще предлагал надеть крестьянские порты и зипун: «Хтож там вас ухлядит-то, барин, под земелею? А тах и тепло, и захваздаться не боязно…» – но штабс-ротмистр отправился в мундире. Правда, в старом, помнящем еще польскую кампанию, пачкать новый в заброшенных штольнях не хотелось.

Отчасти это стало проявлением военных понятий о чести: в мундире ты разведчик, переоденешься – шпион. Да и Дубельт не приветствовал ношение своими сотрудниками партикулярного платья: «Нам мундиры скрывать не от кого и незачем, мы не доносчики и не наушники, – долг наш открыто быть опорой угнетенным и защитой обиженным!» Всё оно так, но плащ надеть, конечно же, стоило.

Степашка запаздывал. Дибич щелкнул крышкой брегета, всмотрелся в циферблат, еле видный в густом сумраке. Репетир он отключил, как всегда отключал перед рискованными предприятиями, – однажды, восемь лет назад, не вовремя раздавшийся из кармана мелодичный перезвон чуть не стал причиной гибели штабс-ротмистра (вернее, тогда еще поручика).

Ладно, часов у Ворона не водится, и время он определяет по-крестьянски: по восходу и закату, да по петухам… Подождем еще…

От непривычного безделья Дибич вновь начал перебирать в памяти события минувших трех с половиной недель – последовавших за памятным разговором с Леонтием Васильевичем в его кабинете, в «доме у Цепного».

Едва ли раздобытые штабс-ротмистром и отправленные в Петербург сведения заинтриговали генерала – да и Десятое присутствие, проявившее неожиданный интерес к делу. Но сегодняшняя экспедиция… Да, если россказни Степашки Ворона подтвердятся, эффект будет как от разорвавшейся бомбы. Если подтвердятся…

* * *

Что донос Шервуда высосан из пальца, Дибич установил достаточно быстро. Никакое организованное «тайное общество», попадающее под действие рескрипта 26-го года, в загородном дворце Самойловой не собиралось. Любой организации надлежит иметь прописанные цели и задачи, устав или хотя бы нескольких постоянных членов… Упражнения гостей и домочадцев графини с якобы магическими предметами были обычной забавой – наряду с домашними спектаклями, музицированием и карточной игрой… Не более того.

Так Дибич и написал в рапорте на имя генерала – подробно, со ссылкой на свидетелей и собственные наблюдения (дважды лично посещал званые вечера у графини). Еще меньше «общество» заслуживало эпитета «тайное» – ни малейшей тайны из своих увлечений Юлия Павловна не делала. Рассказывала охотно – в том числе и штабс-ротмистру. О том, например, как углядела в магическом кристалле результат злополучной дуэли Пушкина за три дня до того, как поединок состоялся… Дибича ее ясновидение не удивило – скверная история шла к своему трагичному финалу не один день, и многие предвидели, чем она завершится.

Удалось узнать и причины, по которым Фиделька столь ополчился на «светскую львицу». Точнее, причина выявилась одна – деньги.

Шервуд-Верный не раз пускался в последние годы во всевозможные финансовые авантюры, в основном неудачные. Последней его идеей стало строительство на землях графини бумажной фабрики.

Однако попытки заинтересовать прожектом Юлию Павловну успеха не принесли. Шервуд действовал через посредников – и получил от ворот поворот. Но, похоже, на сей раз в задумке Верного рациональное зерно имелось. Потому что спустя недолгое время Самойлова отдала в аренду большой участок земли с мельницей на реке Ижоре соотечественникам Фидельки – неким Роджерсу и Райнеру. И собрались они возвести на месте мельницы как раз бумажную фабрику.

Взбешенный Шервуд бросился мстить – как умел.

Все эти факты тоже вошли в рапорт.

Но некоторые свои выводы штабс-ротмистр на бумаге не изложил. Более того, даже для себя не стал формулировать их в окончательном виде… Он понял, почему Государь – по тянущейся с 1825 года традиции лично читавший все исходящие от Верного бумаги – дал ход идиотскому доносу. Для пресловутого понимания не потребовалось кропотливо собирать факты и вдумчиво их анализировать, сплетни давно бродили по Царскому Селу и Санкт-Петербургу – Дибич мог бы и ранее услышать их, но жизнь бросала его в последние несколько лет вдалеке от столицы: Польша, Кавказ, дунайские княжества…

Едва ли чувства, испытываемые Его Императорским Величеством к графине Самойловой, могли называться ненавистью. Скорее Юлия Павловна безмерно раздражала Государя… Император, воспитанный в строгих понятиях о нравственности и ни разу не погрешивший против правил чести, никак не мог принять того, что французы называют эмансипэ.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 115
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?