— Да ты ужастиков насмотрелся!

— Язвишь? — Политик нахмурился.

— Не кипятись. Еще что-нибудь необычное заметил?

— Да, — ответил политик, и его голос эхом прокатился по пустому коридору. — Если чуть напрячься, я вижу твои внутренние органы. Сердце, печень, желудок. Они… оранжевыми пятнами выделяются в тебе; я вижу, когда твое сердце бьется быстрее. Я вижу твой мозг, весь в белой паутине… Слышишь, я не хочу это видеть! Избавь меня!

— Как же я тебя избавлю? — Я прилег на бок и с насмешкой поглядел на него. — У меня опухоли нет.

Он растерялся:

— Но я думал…

— А ты меньше думай, дружище. Думать вредно. Вот, например, стоишь ты посреди улицы, а тебе навстречу несется КамАЗ. И ты думаешь: «Вот ведь, собака, несется, понимаешь, навстречу. Убегать или нет? С одной стороны, не трамвай, объедет, а с другой — вдруг за рулем сидит пьяный водитель; или, может, он уснул? Вот и…» — тут тебя размазывает кровавой лепешкой по горячему гудрону, и ты перестаешь думать.

Мэр глядел на меня, вылупив глаза, и все время открывал рот, словно хотел что-то возразить, но не решался.

— Поднеси зеркало к решетке, — попросил я.

— Чего?

— Сними со стены зеркало и поднеси к решетке. Я хочу посмотреть на свое отражение.

Мэр удивился, но послушался. Снял зеркало с гвоздика и прижал к решетке. Я посмотрел на свое отражение; оно кривило разбитые губы в ухмылке, подмигивало заплывшим правым глазом и шмыгало сломанным носом. Отвратительное зрелище.

— Зачем тебе это? — спросил испуганный мэр.

— Я вижу, — сказал я тихо. — Вижу, что мне пора бежать.

Заскрипела дверь в конце коридора. Лампочка под потолком мигнула, а в наш печальный закуток проник упитанный охранник в поношенной форме защитного цвета с кипой газет и журналов под мышкой. На запястье у мужика дребезжала связка ключей, а лицо у него было бледное, с болезненным румянцем на скулах. Он шумно дышал, шмыгал носом и чесал голову у виска, рядом с околышем. Увидев охранника, мэр уронил зеркало, подхватил борцовку и дрожащими руками прижал ее к груди, закрывая пятно.

— Газеты, господин политик, — пыхтя и отдуваясь, сказал охранник. — Свеженькие, что-то о новой эпидемии и об очередной вакцинации населения. Вам будет интересно.

— Как я уже сказал, думать — вредно, — повторил я, внимательно разглядывая висок толстяка. — Думают ремесленники, а гении действуют интуитивно; у гениев есть талант не думать, не задумываться над каждым своим шагом. Гению приснился сон — он выдумал таблицу элементов. Ему треснуло по голове яблоко — вывел законы гравитации. А ремесленника можно закидать хоть тонной яблок — толку будет чуть. Разве что помрет. Я к чему? Я к тому, что именно поэтому выживают гении. Пока ремесленник будет, пуская слюни, глядеть на фары приближающегося КамАЗа и раздумывать, как поступить лучше, талантливый доверится интуиции и прыгнет. Единственная проблема, что он сам не знает, куда прыгнет, потому что подчиняется… да-да, интуиции. И только ей. Талантливый может прыгнуть не только в сторону, но и на встречу автомобилю.

Охранник, который только что почесывал висок, выронил журналы и схватился обеими руками за голову; он открывал и закрывал рот в беззвучном крике, а потом упал на колени и захрипел; фуражка его отлетела в сторону, глазные яблоки покрылись сеткой лопнувших сосудов, а из носа потекла кровь.

Потом охранник лег на пол и тихонько застонал, а ноги его вяло дергались и чертили в пыли на полу кривые.

Мэр испуганно смотрел на меня и кричал:

— Что ты с ним сделал?! Что?! Ты и со мной так можешь сделать?! Да?! Скажи! Скажи!!

— Успокойся… ты бежать хотел или как?

Мэр кивнул. Но еще пару минут не мог отлепиться от стены, сжимал потными ручищами борцовку и глядел на охранника.

— Камеры… — пробормотал он наконец.

— Камеры, камеры, — зло ответил я, наклонившись к полу. — Мне, чтоб ты знал, вообще не разрешили бежать. Так прямо и сказали: не советуем тебе бежать. Хуже, мол, будет. Не думаю, что блефовали. Впрочем, какая теперь разница? Ты лучше придумай что-нибудь, чем можно достать эту связку, которая так неудобно прицепилась к запястью жиртреста.

Был бы Фрейд моим отцом, убил бы…

Студент психфака

Укол собрался делать крупный мужик лет сорока, краснолицый и с жесткими волосками, которые торчали у него из ушей. У мужика был голодный, затравленный взгляд, а на белом халате тут и там виднелись желтые пятна. Он приказал мне спустить штаны, а потом долго и ожесточенно тер кожу на заднице ваткой, смоченной спиртом. От мужика пахло дешевым табаком и тройным одеколоном, и он скорее напоминал бывшего зэка, но совсем не медбрата. Обстановка в комнате, кстати, тоже не обнадеживала. На когда-то белых кирпичных стенах висели плакаты тридцатилетней давности, а в открытое узкое окошко под потолком тянуло гнилью, потому что вдоль стены с той стороны стояли мусорные контейнеры.

Еще в комнате был белый металлический шкаф с прозрачными дверками, в котором было полно желтых непрозрачных ампул, и странное устройство на стенде, похожее на осциллограф. Мужик засовывал в специальный паз в устройстве ампулу, смотрел на график, который появлялся на зеленом экране «осциллографа», и только потом набирал жидкость из ампулы в одноразовый шприц.

За хлипкой деревянной дверью перешептывались мужчины и женщины, которые ждали своей очереди. Иногда они хохотали, и старческий голос успокаивал их: «Тише, господа! Здесь же дети!»

Игла воткнулась в ягодицу. Я скривился от боли и сказал:

— А чего, в самой поликлинике нельзя было укол сделать? Там медсестры. Они нежно колют. Приятно.

— Приказ такой, — угрюмо ответил медбрат, стремительным движением прижав ватку к ранке. — Следующего позовите.

Надавив пальцами, я протер ранку и выкинул ватку в урну, забитую битым стеклом и такими же ватками. Подтянул брюки и вышел в узкий коридорчик, где было душно и пахло потом, а люди толкались и не хотели уступать друг другу очередь. Я буркнул под нос: «Следующий!» — и стал проталкиваться к выходу.

У обитых коричневым дерматином дверей меня ждал Игорек. Прислонившись к дверному косяку, он скучающе почесывал небритую щеку и изучал плакат на стене. На плакате было написано: «Беспокоиться не о чем! Мясной кризис закончится в течение года!! Прогнозы профессионалов!!!» Ниже лепились друг на друга колонки текста, полные показного оптимизма и изрядно сдобренные восклицательными знаками. Рядом с заглавием художник намалевал большелапую, с клювом, как у вороны, черную курицу. Птица подмигивала читателю шафрановым глазом и всем своим видом обещала скоро вернуться в виде жареных крылышек и ножек.

— Ну как, проткнули задницу? — весело поинтересовался Игорек.