Блин. Помощничек. Я как-то по другому себе это представляла.

— А ты вообще смотришь на мир сквозь очки иллюзии… — опять ответил он на мои мысли. — Но, надо сказать, что это был главный повод. Если бы дела обстояли иначе, то и меня бы здесь не было.

Розовые очки… Да, мне все это говорят — ты смотришь сквозь розовые очки. А через какие смотреть, через черные что ли? Только, по-моему, я все же разучилась через них смотреть…

«Уже тонула я, до тла сгорая,

Я умирала, выжила едва.

Жива я, но теперь совсем другая –

Все чувства переплавлены в слова».

— Тебя носом ткнуть, или сама догадаешься?

Слезинка скатывается по носу, я ее смахиваю и смотрю на страницу. Тонула сгорая… Да, не фонтан… Тупизм. Как сказать по-другому? Десять минут в голове вообще сплошная пустота.

— Ну вот сейчас не грех и чайку хлебнуть, — говорит он.

— Что?

Встаю, наливаю себе чаю. Чайник уже слегка остыл, но в жару сильно горячего и не хочется. Потом спохватываюсь, наливаю вторую чашку. Ставлю на подоконник. Гость учтиво кивает. Голову дам на отсечение, что пить не будет, но кивает. Ладно. Не важно это все.

"Себя за дезертирство ненавижу", — вот хорошая строчка. "Но сквозь презрение к себе… понимание… как сказать понимание одним словом? И чтобы слово это было двухсложным с ударением на второй слог… Бред! При чем тут ударение! Как сказать, что презираю себя, но понимаю… чего я понимаю… ничего я не понимаю!

Встаю. Начинаю ходить по кухне. Гость следит за мной глазами.

— Ну подскажи! Любовь гоню… Сама себе не верю — стучится в двери, только не хочу! Я не люблю любить за острый страх потери, за то, что ноша мне не по плечу. Себя за дезертирство ненавижу! Но крест тяжелый, чую не снести! Прости, любовь, не приближайся, вижу, мне реку боли вновь не перейти?

— Снести-перейти, ненавижу-вижу… Шедевр, шедевр!

— А как?

— Как-то по-другому.

— Но крест тяжелый, чую — не снесу, прости, любовь, не подбирайся ближе, я не люблю, когда ты на носу…

На меня нападает приступ хохота. Я не знаю, что тут смешного, но мне дико смешно, я сотрясаюсь всем телом и вытираю выступившие слезы.

— Прости пожалуйста, я сейчас соберусь!

— Ничего, ничего, бывает. Ты успокойся. Зачем такие эмоции, ты ведь стихотворение пишешь, а не судьбу свою решаешь. Ничего важного, только рифмы…

Смех переворачивается в горле, и я поперхиваюсь.

— Рифмы?! Да ты вообще понимаешь, о чем я? Ты знаешь как это, когда… Что ты понимаешь вообще! Ты когда-нибудь распадался на до состояния пыли на полу? До одного единственного чувства — отчаяния? И единственного желания — не просыпаться, когда все-таки удается уснуть?

— Ты не хочешь этой муки снова, я понимаю.

— Ничего ты не понимаешь! Да разве бы я не хотела! Но как?! Да я бы отдала все на свете, только бы забыть эту горечь. Она жжет. Ты пришел, чтобы сочинять стихи, а для меня это не просто стихи, понимаешь?!

Он подошел, наклонился и глянул в глаза так близко, что радуга заискрилась по периметру зрачков.

— Я и хочу понять! Расскажи мне! Расскажи, а не просто перебирай словосочетания!

Больше я уже ничего не вижу, только лист бумаги и буквы, что на нем… появляются, пишутся, не знаю… Фраза, зачеркнуто, фраза, зачеркнуто, зачеркнуто, зачёркнуто…

Закрывшись, замерев, застыв за дверью,

Скрутив надежду в узел, я молчу.

Не верю… не тебе, себе не верю –

Не сдюжу, не смогу, не по плечу,

Я не хочу! С таким трудом замыто,

Застирано в корыте дней пятно

Любви, так безалаберно разбитой,

Залившей болью жизни полотно.

Из «недоступна» сочинила крепость,

Неподходи-ветвями оплела…

Да, это страх. Не говори — нелепость.

Нелепость выживать, когда дотла.

Я жизнь сейчас совсем не счастьем мерю,

А сном без слез и днями без потерь.

Закрыта дверь. Зачем стоишь за дверью?..

Уйди… Или смети меж нами дверь!

Я поднимаю мокрые глаза.

— Ну что же, — говорит он, поднимаясь с табуретки — Я пошёл.

— Подожди! — я не знаю, что я хочу спросить, мне просто нужно, чтобы он еще чуть-чуть задержался. — Скажи, то что мы сейчас… Это гениально?

— Ты считаешь себя гениальной?

— Нет, но… Твоя помощь…

Он отмахивается:

— Я только помог вылить то, что имелось.

Открытое окно, он выходит, как в дверь, мое сердце замирает — тринадцатый этаж, но гость испаряется бледнеющим туманом, пахнет ночью и розами, и еле слышные слова из темноты:

— Прости, я смотрел твой телевизор, надо же мне было чем-то заняться…

День был пробеган мною, потрачен на суету, но на самом излёте его удалось спасти. На столе лежит листок бумаги с моим стихотворением. Да, конечно же оно не гениальное. Но оно моё. Моё настоящее искреннее слово, что камешком упало в океан вечности.